– На моей телеге, – хрипло произнес Конан, – хватит места для двоих. И бурдюк вина найдется. – Он повернулся, взял молодую женщину за руку и повел за собой вдоль обоза.

За миг до пробуждения пальцы Конана сомкнулись на рукояти меча. В нескольких шагах справа раздался душераздирающий крик и тотчас сорвался на булькающий, свистящий кашель.

Конан перевалился через борт телеги, по щиколотку утопил ноги в жидкой глине, перемешанной с навозом. Во мраке метались тени; послышался новый вопль, ему вторило конское ржание, и внезапно вдоль всего обоза поднялся дикий гвалт. Мимо промчалось несколько всадников, послышались незнакомые голоса – грубые, гортанные. Зазвенела сталь, тренькнула тетива.

– Тревога! К оружию! – испуганно прокричали вдалеке, там, где свита Зивиллы поставила шатер. «Зивилла! – спохватился Конан. – Что с ней?»

Он поспешил обратно к телеге, чудом не промахнулся в темноте. Ощупал ворох кожаных плащей, служивших постелью ему, а в эту ночь и когирской красавице. Никого. Сзади часто захлюпала грязь, он обернулся и в последний миг – не видя, лишь по наитию – перехватил занесенную руку с клинком.

Нападавший обмяк от удара в скулу рукоятью меча – обмяк, но сознания не потерял. Конан вырвал у него оружие и бросил на землю, затем одной рукой зажал его тощую шею в железном захвате, а другой провел по лицу. Борода, слюнявый рот и острые зубы, не упустившие возможности вцепиться Конану в ладонь. Он выругался и дал пленнику затрещину.

– Свой? Чужой? – проговорил киммериец в ухо бородача. – Если свой – назовись, а то убью.

Вместо ответа пленник попытался двинуть его затылком. Через два удара сердца он лежал с перерезанным горлом. Мимо проскакал всадник, волоча на аркане заходящуюся криком добычу; Конан бросился на выручку, не догнал, зато встретился с другим седоком – вернее, седок встретил животом его меч.

Киммериец не пытался поймать осиротевшего коня, он стремглав кинулся к шатру свиты – Зивилла наверняка побежала к своим людям. Дважды ему на пути попадались невидимки, одного он зарубил – тот себя выдал невнятной, визгливой бранью. Второй без звука шарахнулся в сторону, и Конан не стал его преследовать, решил, что это, скорее всего, свой.

Только возле шатра нападающие встретили серьезный отпор – телохранители Зивиллы не даром ели свой хлеб. Они оставались в шатре, пока не запалили в походной жаровне смоляные факелы, припасенные как раз на случай ночной атаки. Затем восемь человек покинули укрытие, в разных местах воткнули факелы в землю и отбежали на несколько шагов – чтобы свет не слепил их самих и не делал легкой мишенью для неприятельских стрел. Враги бросились на огонь, точно ночные мотыльки; вокруг шатра завязалась ожесточенная схватка; трое или четверо арбалетчиков Зивиллы, оставаясь в укрытии, через наспех прорезанные в стенах бойницы защищали друзей от чужих лучников. Конану показалось, что никто не обороняет вход – свитские рубились в некотором отдалении, а за откинутым пологом царила тьма. Видимо, это и соблазнило дюжего вражеского солдата; выставив перед собой короткую пику, он на полусогнутых ногах двинулся к темному проему… и получил в грудь железную стрелу. Коренастый всадник ловко заарканил верхушку центрального шеста, украшенного синим флажком с гербом Когира, развернул коня и яростно хлестнул нагайкой. Аркан натянулся, шест затрещал, но выдержал; конь поскользнулся всеми четырьмя копытами и рухнул на землю, придавив седока. Никто не бросился его убивать; никто не поспешил к нему на помощь. Вассалы Зивиллы рубились умело и азартно, каждый отбивался от двоих-троих противников, но ни один когирец пока не был убит или серьезно ранен. Враги несли потери, но их это не смущало. На смену павшим с воем выбегали из темноты новые солдаты с пиками или кривыми саблями.

«Сколько их там? – подумал Конан, всматриваясь во мрак. – И где Зивилла?» Как ни подмывало его вступить в бой рядом с когирцами, он решил не выдавать себя и под покровом темноты пройти вдоль обоза – поискать знатную красавицу. Он прикинул, где должны находиться телеги, сделал несколько шагов в ту сторону и застыл как вкопанный, услышав громкий капризный голос:

– Мне это надоедает, клянусь могуществом Митры. В отличие от вас, милостивые государи, я не обзавелся совиными глазами. Если вам меня не жаль, помогите хотя бы вашим союзникам – бедные апийцы даже не пытаются погасить факелы, зажженные их недругами. Где же ваши чудесные свечи, господа?

«Ангдольфо!» – воскликнул про себя Конан. В следующий миг киммериец отчетливо рассмотрел говорившего – в двух шагах от барона родилось маленькое солнце, затем точно такое же вспыхнуло по другую руку когирца.

Ангдольфо безмятежно сидел на лошади, перебирал холеными пальцами золотые фестоны поводьев и надменно улыбался. Двое всадников справа и слева от него держали над головами металлические трубы, из которых било ярчайшее белое пламя и сыпались мириады искр. Они освещали степь, наверное, на полтысячи шагов окрест. Конан разглядел свой обоз, а главное, он увидел несколько неподвижных рядов пеших воинов перед шатром, а за ними – длинную шеренгу конников. Тут и там мельтешили спасающиеся бегством обозники; их догоняли, сбивали конями, рубили, арканили. Взгляд киммерийца безучастно скользнул по ним и вернулся к Ангдольфо и его спутникам. Здесь было на что посмотреть. Оба молчаливых факельщика были буквально облиты серым металлом, однако любое движение давалось им без малейших усилий. Панцири казались невесомыми, кольчуги так плотно прилегали к телам, так играли вместе с мускулами, что напоминали рыбью чешую. На шлемах, идеально повторяющих верхнюю половину черепа, блистали золотые совиные головы с кулак величиной. Сбруя коней, столь же основательно упакованных в серую броню, была увешана множеством необычных для воина предметов: металлическими трубками, глиняными бутылями, деревянными ящичками и иными вещами, для которых и названия не подобрать. Хватало и обыкновенного оружия: двуручные мечи и длинные кинжалы, маленькие арбалеты и длинные луки, пики и дротики, кистени и метательные ножи.

– Друзья мои? – воззвал барон Ангдольфо к остальным когирцам. – Сопротивление бесполезно. Никто не ставит под сомнение ваше мужество и отвагу, но увы, война проиграна. – Он повернул голову влево и обратился ко всаднику с факелом: – Многоуважаемый сотник Бен-Саиф, осмелюсь напомнить о нашем уговоре. Сохраните этим людям жизнь и свободу.

Человек в серых доспехах равнодушно кивнул, а затем покрутил над головой кистью свободной руки. Кто-то из командиров апийской пехоты прокричал отрывистый приказ, три десятка воинов неохотно отступили от шатра и растворились в шеренгах. Солдатский опыт позволил Конану довольно точно определить число врагов – не меньше двух с половиной сотен. Да, барон, пожалуй, прав, сопротивляться бессмысленно.

– Ангдольфо! – От группы когирцев отделился и сделал несколько шагов к изменнику высокий юноша без доспехов, в одних коричневых лосинах и ботфортах, забрызганных кровью. – Что ты делаешь? Умом тронулся? Это же… – Юноша умолк и растерянно оглянулся на своих товарищей.

– Ну же, Сонго, договаривай! – Ангдольфо подался вперед, от его напускного хладнокровия не осталось и следа. – Предательство, это ты хочешь сказать? Дуралей, сам ты тронулся умом! Неужели не видишь, что тебя предали давным-давно? Или забыл Лафат? Забыл, как наша слабая на передок Зиви бросила конницу отбивать ущелье и спасать киммерийского быка? Забыл, как выродок Дазаут без тени грусти на девичьей мордашке списал нас со счетов еще до того, как понял, что сам угодил в западню? Забыл, с кем наша любвеобильная госпожа разделила ложе этой ночью? С невоспитанным вонючим варваром, а вовсе не с тобой, трепетный воздыха…

Конан раньше, чем свита Зивиллы, раньше, чем негодующий изменник, понял, что означает щелчок в глубине шатра – но его опередили серые всадники. Один из них молниеносно выставил перед грудью Ангдольфо узкий треугольный щит, другой сорвал со шеи своего коня керамическую бутыль. Пока барон остолбенело глядел на арбалетную стрелу, которая отскочила от совиного лика – умбона – в грязь, Бен-Саиф невозмутимо откупорил бутыль, плюнул в нее и бросил в черный проем входа.