Голова дервиша поникла.

Дэли взглянул на левую руку дервиша. Вдоль всего указательного пальца алел у него длинный шрам, точно палец когда-то разрезали до самого запястья, а потом зашивали рану.

- У тебя и на руке шрам.

- Иншаллах[40]. Год она у меня совсем не двигалась. Наконец один святой дервиш посоветовал мне трижды побывать в Мекке. И, вот видишь, после первого же раза палец зажил.

- Стало быть, ты останешься дервишем?

- Иншаллах. Надеюсь, счастье все же вернется ко мне. Если я еще дважды совершу паломничество в священные места, то снова смогу вступить в войска. Но горе мне, если я не найду свой амулет. До тех пор все в моей жизни будет шатким.

- А ты надеешься найти амулет?

- Когда пройдет тысяча и один день, может, и найду.

- Тысячу и один день должен ты соблюдать покаяние?

- Тысячу и один.

- И обойти все мечети?

- Нет, я иду только от Печа до Мекки. Каждый день молюсь, перебирая четки, и тысяча один раз произношу священное имя аллаха.

- Удивительно, такой умный человек, как ты, а…

- Перед аллахом нет умников, все мы черви.

Дервиш взял в руки длинные четки из девяноста девяти бус и начал молиться.

Возница убрал ужин и вытащил дорожные ковры. Два он расстелил на стене-лежанке, третьим покрыл верх повозки. Самый юный невольник занял место в возке. Дышло подняли к стене, и один дэли лег рядом с ним, подложив себе под голову седло вместо подушки. Пока все спят, он будет сторожить.

Луна залила караван-сарай ярким сиянием. Видно было, как приезжие размещаются на стене и приготовляются к ночному отдыху.

Все затихло, только густой запах конского пота да лука разливался в воздухе и кружилась над двором летучая мышь, обуянная бесом охоты.

Через двор пробежал слуга в куртке с красными отворотами и остановился перед дэли, который уже приготовился ко сну.

- Акшамыныз хайр, олсун дэли[41]. Вас просит ага.

Второй дэли вскочил в тревоге, но, видя, что товарищ его молча повиновался приглашению аги, только проводил его взглядом и привязал к поясу лежавшую рядом саблю.

Ага все еще сидел на крыльце, но уже не вопил. Обратив красную физиономию к небу, он смотрел на луну.

Дэли поклонился.

- Эс-салям алейкум, ага эфендим![42]

- Ваалейкум эс-салям ва рахмет аллах ва барак ату![43] Откуда ты, сын мой?

- Из Буды, господин. Паше мы, по нынешним временам, не нужны.

- Каких ты прекрасных коней привел! Продажные они?

- Нет, господин.

Ага посмотрел на него так, словно лимон надкусил.

- Ты видел моих коней?

- Нет, не видел, господин.

- Так погляди завтра. Если какой понравится, может быть, обменяемся?

- Возможно, господин. Еще что-нибудь прикажешь?

- Можешь идти.

И ага посмотрел вслед дэли, насупив брови.

Все заснули. Ага вошел к себе в комнату и лег у окна, завешенного кисеей. Слышно было, как во дворе храпят люди да, топая ногами, с хрустом едят овес лошади. Но спящих это не тревожило. Усталым путникам спалось не хуже, чем иным на шелковой постели в опочивальне.

Месяц, похожий на осколок золотой тарелки, медленно поднимался по небу. Иногда его пересекала летучая мышь.

Старший дэли приподнялся, посмотрел вокруг, юный невольник тоже пошевелился, и все трое сдвинули головы.

- Что понадобилось аге? - спросил по-венгерски старший дэли.

- Наши кони ему понравились.

- А что ты ответил?

- Сказал, что они не продажные.

- Неужто так и сказал? Ведь турок никогда не посмеет сказать знатному господину «нет»!

- А я сказал. Мне-то что!

- И на чем же вы расстались?

- На том, что завтра будем меняться. Обменяем какого-нибудь коня.

Отодвинулся один ковер, и из повозки высунулось белое личико самого юного невольника.

- Гергей…

- Тес! - пригрозил рукой дэли. - Что тебе, Вицушка? Все в порядке, спи.

- А что хотел ага?

- Он спрашивал о наших конях. Спи, милая.

Лица их сблизились, и губы слились в тихом поцелуе.

Потом трое юношей обменялись еще несколькими словами.

- Нам нечего бояться, - сказал Гергей уверенно. - Уедем на заре, и прощай ага со всеми своими конями!

- Слушай, завтра я не буду невольником, не хочу, - сказал Янчи Терек. - Пусть завтра Мекчеи будет невольником. Очень уж надоели эти кандалы. Да и золото тяжело таскать при себе. Умнее было бы спрятать его в повозке.

- Ладно, ладно, - улыбнулся Гергей, - завтра я с удовольствием буду невольником. Но когда же мы обменяемся платьем? Ночью нельзя, потому что ага может проснуться раньше времени.

- Тогда завтра в дороге. Черт послал этого агу!

Мекчеи, покачав головой, заметил:

- Мне он тоже не по душе. Столь важная особа вряд ли стерпит отказ от какого-то ничтожного дэли.

Гергей приложил палец к губам.

- Тише, дервиш понимает по-венгерски.

Дервиш лежал рядом с ними, свернувшись клубком, точно еж.

На рассвете, когда солнце метнуло в небо первые золотые стрелы, ага вышел из дверей и, зевая во весь рот, стряхнул с себя оцепенение сна.

- Бандшал, - обратился он к слуге, отбивавшему перед ним поклоны, - где эти два дэли? Позови их сюда.

Дервиш сидел на корточках у дверей. Услышав слова аги, он встал с места.

- Они уехали, господин.

- Уехали? - вскипел ага. - Как так уехали?

- Уехали.

- Да как они посмели?

- Потому-то и жду я тебя. Эти дэли приехали сюда неспроста.

- Откуда ты знаешь?

- Я подслушал их ночью.

- О чем же они говорили?

- Обо всем понемножку. А больше всего о том, что им опасно встречаться с такими людьми, как ты.

Ага вытаращил глаза.

- Тогда мы отнимем у них коней!.. Рабов! Повозку! Все отнимем!

Голос аги с каждым словом повышался, и последнее восклицание разнеслось злобным визгом.

- У них и деньги есть, - продолжал дервиш. - Один из невольников сказал, что не в силах дальше таскать при себе золото. Я думаю, они вовсе и не правоверные.

- Золото?.. Эй, сипахи! По коням! Догнать обоих дэли! Доставить их сюда живыми или мертвыми! А самое главное - повозку!

Мгновение спустя двадцать два сипахи вынеслись из ворот караван-сарая.

Ага посмотрел им вслед, потом обернулся к дервишу.

- О чем они еще толковали?

- Я не все разобрал. Они говорили тихо. Одно знаю: говорили они по-венгерски и один из невольников - женщина.

- Женщина? Я не видел женщины.

- А ее переодели в мужское платье.

- Красивая?

- Красивая, молодая. Они направились к Стамбулу.

Глаза у аги расширились вдвое против прежнего.

- Часть добычи - твоя! - бросил он и пошел в дом.

- Ага-эфенди! - крикнул ему вслед дервиш. - Я был янычаром. Не позволишь ли мне сесть на коня?

- Позволяю. Я и сам поеду верхом. Вели седлать.

На двух горячих конях они через пятнадцать минут догнали сипахи. Ага еще издали подавал им знаки: вперед!

Проезжая дорога клубилась белой пылью под подковами лошадей.

Не прошло и двух часов, как сипахи возвестили ликующими криками, что они уже видят повозку.

Сипахи проскакали по вершине холма, а дальше дорога шла вниз по склону, и ага потерял их из виду.

Ему и самому не терпелось въехать на гребень холма.

Он дал шпоры коню и в предчувствии богатой добычи понесся галопом. Пригнувшись к шее коня, следом за ним мчался дервиш, словно косматый черт. Дервиш хлестал жеребца и бил его пятками по бокам, но не потому, что скакун был плох, а потому, что он привык к шпорам, а у босого наездника их, конечно, не было. Так бы на крыльях и полетел дервиш! Ведь если эта подозрительная шайка попадется ему в лапы, значит, счастье снова вернулось к нему.