Соломон Криница, человек очень публичный, не пришел. Зато обосновавшийся на Западе любимец немецких читателей Кумыс Толмасов, за которого писали его прозу в русских журналах, создавая национальные кадры, почтил неожиданно. Сидит, как генерал на свадьбе. Дурак надутый. А у Толмасова абсолютно звериный инстинкт: где прокол – никогда не покажется. Не случайно же умудрился проработать послом на Западе от государства Лабардан. На других сборищах его что-то не видно. Но Халдей Зыркин – тонкий политолог и с именем, даже в неких чинах, он только на мероприятия, обещающие долгосрочный успех, ходит. Может, еще и не провал? Или у него другие причины? С ним надо поговорить, чтоб он к Кореневу пригляделся.

Пустяк-человек, но и пустяками пренебрегать не следует. А Рюбецаль есть Рюбецаль. Хоть и немец, а существо серьезное. От него много зависит. Только почему его до сих пор нет? Конечно, бывший научный коммунист Семен Вадимов тоже сидел, проку с него мало было, но ярости и ненависти хоть отбавляй. Все нынешние якобы демократы в правительстве казались ему личными врагами, потому что он мог бы их место занимать. Был и главный оратор, по имени Арахис Арахисович

Журкин, хоть и пламенный, однако с благообразной бородкой, красиво выстриженной, под дворянина начала ХХ века. Он слегка картавил

(знаем, однако, что картавость никому не мешала), выглядел очень холеным, даже честно соблюдаемые православные посты не могли убрать эту холеность, был одет в накрахмаленную рубашку с галстуком-бабочкой. Его главный козырь – истовая, но без излишеств православная вера, главное требование – требование реституции – было заведомо неисполнимо, а потому всех устраивало. Сильный человек, ничего не скажешь!

Он помнил, как в детстве, еще в деревне, он с мальчишками влез на гору над обрывом, под которым был жуткий речной омут. Поначалу они играли в “царя горы”. Но все, конечно, старались скатываться на другую от обрыва сторону. И Вова Борзиков победил всех. Потом побежденные снова влезли на эту гору и затеяли спор: хватит ли у кого отваги спрыгнуть с горы прямо в омут? “Храбрый никогда не потонет, – произнес гордо Борзиков. – Храброго его сила над водой удержит”. И тут внизу появился очень высокий бородатый мужик с волосами, свисающими до бороды. Куртка раскрыта, рубашки нет, с мускулистой грудью и узловатыми мышцами на животе, грудь и живот обвязаны какими-то грубыми веревками. На шее болтался закрученный в штопор кусок железа. Он помахал Вове Борзикову рукой, так что лохмотья рукава сползли и рука обнажилась. Помахал и крикнул: “Ты, парнишка, не боись и никогда не сомневайся. Прыгай. Если избран ты, силы незримые подхватят тебя и не дадут утонуть!”

Походил мужик, как потом он понял, чем-то на Григория Распутина, а если постричь и помыть, то даже на Рюбецаля. Борзиков всем рассказывал, что, конечно, прыгнул. Ему и в самом деле так казалось.

Что прыгнул он, но в омут не опустился, какая-то незримая сила подхватила его, он воспарил и полетел над миром, осматривая разные царства и государства. И все они были такими маленькими, что одолеть их, думал он, проще простого. А мальчишки, конечно, побежали с воплями в деревню, что Вовка Борзиков с обрыва в омут сиганул да там и утоп, что его на это какой-то странник перехожий подбил. Ну, вроде прибежали сельчане, баграми его вытащили, откачали. А странника так и не нашли. Скрылся вредитель. Тогда вредителей много по колхозам шлялось. Но это была деревенская версия. Борзиков же настолько отчетливо помнил свой горделивый и великолепный полет, то чувство, когда в душе все замерло, и он прыгнул, а какая-то сила не дала ему утонуть, что верил только себе. И еще помнил он почему-то громкий шепот мужика-странника: “Вот, сын мой возлюбленный, теперь ты доказал свое право на первородство. Теперь тебе мир спасать”.

Подростком еще мечтал Вова Борзиков, что когда-нибудь окажется он всеобщим спасителем и властелином.

Но самое главное было то, о чем он никому не рассказывал. Было вот что. Однажды тот самый мужик с голой грудью, что побудил его с горы спрыгнуть, под окно их избы явился. Уселся на спиленные бревна, закурил трубку и стал ждать его мать, которая потомилась, но все же вышла, спросив:

– Чего тебе?

– Береги мальца, – сказал строго тот и палец вверх поднял. – Большая у него судьба. Впереди война страшная, но он ее без царапины пройдет. Цел останется и стареть не будет, ученым станет, профессором. А потом быть ему властителем Руси. Имя у него такое.

Великое имя. Владетель мира. И прыгнул он, не побоялся. Незримый отец его враз и признал. От него, от этого Владимира, пойдет новая

Россия. Как писал один русский мудрец, Владимиру свойственно распространительное о себе мнение, мечта о себе, мысленное предвосхищение будущего своего значения в мире, разговор о своих подвигах, открытиях, власти и так далее, то есть обо всем этом в будущем. Но, внушая себе мысль о будущем величии как о настоящем,

Владимир сравнительно легко и окружающих вовлекает в магический круг своего сознания. Тогда случается то, что эти мечтания оказываются признанными и Владимир в самом деле представляется владетелем дум всего мира; это почти призрачное величие – чародейски построенный за ночь дворец. Но дворец этот почти нерушим. А кто может разрушить, того нам не знать. Но – береги мальца.

Поднялся и ушел. Мать берегла сына и ждала успехов.

И успехов было много. И до старшего лейтенанта дослужился во время войны, и не убили, потому что – слава Богу – проработал в обслуге на аэродроме, хотя потом и рассказывал всем, что имеет тридцать один боевой вылет. Тридцать один – уж очень достоверно звучало! На самом деле двадцать вылетов было критическое число. Больше почти никто не переживал, сбивали. Но люди верили, а вскоре и сам поверил, играл в сурового солдата. Физиком стал, по философии докторскую защитил, профессора получил. А затем вступил в прямую схватку с уже распадавшимся режимом, написал великую книгу. Надеялся, что его признают, всех этих Брежневых и Сусловых выгонят и призовут его,

Борзикова, чтобы он навел наконец порядок на этой обильной природными богатствами земле, земле, которая все больше и больше походила на бардак. Но хватка у тех еще была, его выгнали за рубеж!

И что значил тот писательский успех по сравнению с тем, что к власти пришел ничтожный Горбачев и учинил, как гениально сформулировал

Зиновьев, “катастройку”. Борзиков звал последнего Генерального секретаря на телевизионный диспут, тот отказался, но гражданство вернул. Потом с Ельциным все же удалось подискутировать. Но тут произошла та самая гамбургская неприятность, и он на несколько лет выпал из возможной обоймы. Его забросило в Париж, в эту чертову лягушечью глушь, где одни лягушатники могут жить. Но формы он не терял, нет, не терял. Биографам будет о чем писать.

Правда, еще Наполеон говорил, что от великого до смешного один шаг.

И потому очень мешал ему здесь Коренев, постаревший, но все же еще живой. И Коренев-то знал про это смешное. И про Алену тоже, история с Аленой тоже их связывала. Можно, конечно, представить, что он просто изнасиловал его жену… Да, так лучше считать. Жаль, что он не еврей. Сколько у этой нации грехов перед Россией! И передо мной был бы грех.