В крепости только один человек упал со стула при первом пушечном выстреле и завопил от страха.

Нетрудно угадать, о ком идет речь, если я даже и не назову его.

Но солдаты задали трусу жару. Выволокли его милость из уголочка, куда он забился, и втащили на башню в том виде, в каком он был: босого, в желтом доломане, в шлеме и в красных штанах.

Двое держали его за руки, двое за ноги, один подпирал сзади, и все хором закричали туркам:

- Стреляйте в него!

Пока заряжали пушки, цыган еще кое-как крепился, но когда пушка громыхнула, он вырвался из рук солдат и невообразимыми, двухсаженными прыжками вмиг слетел с помоста. Очутившись на земле, он прежде всего ощупал себя - все ли уцелело, и, точно борзая, понесся к Старым воротам.

- Ой, ой, ой! - кричал он, схватившись за голову. - И зачем я только приехал сюда! Лучше б у меня ноги судорогой свело! Ой, ой, ой! Лучше б тот поганый конь ослеп, который привез меня сюда!

В тот день Добо разбил все турецкие пушки, стоявшие на Кирайсекеском холме.

Топчу разбежались, вопя от злости. Два их офицера были убиты. Третьего унесли на полотнище шатра. На поле остались только опрокинутые и продырявленные туры, три дохлых верблюда, искалеченные пушки, ящики и рассыпавшиеся колеса лафетов.

Этого еще мало - в полночь Гергей налетел на турок и захватил двадцать лошадей и одного мула.

Но у турок было столько коней, людей и пушек, что к рассвету сплетенные из прутьев и набитые землей туры снова стояли на месте. Правда, пушки поставили теперь подальше и сделали перед ними земляные насыпи. Между турами выстроились двенадцать новых пушек, и вокруг них хлопотали новые топчу и аги.

Едва забрезжил рассвет, как крепость задрожала от страшного грохота. Удары были глухие - стало быть, ядра ударялись в стену.

Добо снова выпалил из своих орудий - и опять опрокинул туры и пушки. Но позади развороченных тур поднялись новые, и между ними встали новые пушки. А топчу не разбегались. За спиной их засел отряд джебеджи в блестящих панцирях, держа наготове плети с шипами.

- Да, теперь топчу только стрелять или гибнуть.

- Пусть стреляют, - пожал плечами Добо. - Мы должны беречь порох.

И он только иногда палил из пищалей, чтобы помешать их работе.

В тот день турки еще не заняли город. Пешие отряды венгров охраняли ворота крепости, а конные - городские ворота.

Турки пока не вступали с ними в бой. Взять город им было не к спеху. В пустых домах ничем не разживешься. А время летнее, и каждый охотней спит в шатре или под открытым небом.

Турецкие старшие офицеры уже два дня объезжали верхом горы и холмы, стараясь заглянуть внутрь крепости. Но туда разве только птица заглянет! Смотри на вышки башен да стены, а что делается внутри - и не увидишь: все загорожено тыном, сплетенным из прутьев и обмазанным глиной, что протянулся поверху стен между башнями и на площадках башен.

Так куда же стрелять? Вот турки и палили наугад по стенам да по тыну.

А внутри крепости скрывалось несколько построек. Даже уцелевшая половина огромного храма была шедевром строительного искусства. Рядом с ним стоял возведенный из резного камня древний монастырь (с тех самых пор не доводилось венгерским солдатам жить в такой красивой казарме). Комендантский дворец, построенный итальянским зодчим, украсил сам Добо, когда женился. В окна вставил настоящие стекла, меж тем как внизу, в городе, даже в архиепископском дворце окна были затянуты бычьими пузырями. Подальше стоял дворец архиепископа, выстроенный еще в те времена, когда крепостной храм был и собором. Неподалеку находился дом второго капитана - Мекчеи. В ту пору это строение тоже называли дворцом. Ряды домов остальных офицеров гарнизона - королевского ревизора, казначея, архиепископского законника - вытянулись вдоль северной стены.

А турки все палили и палили. Пушки их рычали от зари до зари, пробивали стены, рвали, ломали тыны. Когда же солнце зашло за Бактайскую гору, они разом выстрелили из всех пушек, и повсюду послышалось благоговейное пение лагерных муэдзинов: «Аллах акбар!»

Весь турецкий табор молился, припав к земле. Молились и топчу.

Каменщики в крепости вытащили свои соколки и еще засветло приступили к работе, закладывая камнями проломы в стене.

Оба паши покачивали головой. Оба они состарились в сражениях и, где бы ни прошли, повсюду оставляли за собой развалины, а владения султана простирались все дальше и дальше.

Вот погодите, говорили они; вступим в город - начнем и оттуда пробивать стены.

На четвертый день турки вломились в город. Это оказалось для них пустым делом: тысячи лестниц и тысячи молодых воинов против частокола, обмазанного глиной.

Венграм, караулившим у городских ворот, приказано было немедленно отступить, как только турки появятся на стене. Они и оставили город. Отошли в полном порядке, с барабанным боем и вернулись в крепость.

Тогда Арслан-бей приказал подкатить под храм Богородицы четыре больших стенобитных орудия и навел их на башни, где стояли безмолвствующие венгерские пушки.

Пушкари Арслана стреляли уже куда лучше.

Ядра пробивали стены и тын со стороны города. Больше всего досталось Земляной башне. Несколько ядер шлепнулось даже в крепость, вызвав некоторый переполох. Но народ очень скоро догадался, под какими стенами надо ходить, чтобы не тронули ядра.

В тот день турки сняли кресты с обеих городских церквей и водрузили на их место полумесяцы, алтари выбросили, образа сожгли. И уже в полдень с колоколен раздавалась пронзительно тягучая песня муэдзинов: «Аллах акбар! Ашхаду анна ла иллахи илл аллах! Ашхану анна Мохамед аррасулу аллах! Хейя аллашалах! Хейя алал-фалах! Аллах акбар! Ла иллахи илл аллах!»[23]

В полдень, когда все офицеры обедали вместе, Добо был молчалив и серьезен.

От короля вестей пока не было. Ночью вернулся лазутчик от эгерского архиепископа. Архиепископ просил передать, что у него нет ни денег, ни солдат, но он будет молиться за доблестных защитников крепости.

Ни один мускул не дрогнул на лице Добо, когда он выслушал ответ, только брови его сдвинулись тесней.

Печалился он и за Лукача Надя. Отважный был офицер. Всегда любил подстеречь турок: налетит врасплох на большой турецкий отряд, схватится - и был таков! Как же ему теперь вернуться в крепость, когда замкнулось кольцо осады и турецкие шатры пестреют до самого Фелнемета! А может быть, его настигли турки?

За обедом доложили, что Антала Надя убило ядром.

Борнемисса вскочил.

- Господин капитан, разрешите ударить по турку! Мне совестно, что мы покинули ворота города, ни разу даже не взмахнув саблей.

Заговорил и Будахази, офицер с закрученными усами:

- Господин капитан, пусть турки увидят, что мы не только ночью, но и днем смеем нападать на них!

Пете тоже выпятил грудь.

- Пусть нас мало, но у нас один бросится на сотню турок.

Глаза Добо повеселели.

- Я не возражаю. Но нет смысла из-за этого бросать обед.

Больше о турках речи не было - Добо заговорил о вылазке только после обеда.

- Нападите на пеших возле храма. Налетайте, пробейтесь через них и тут же скачите обратно. Немедленно! Рубите на всем скаку - кто сколько успеет. Во время вылазки никто не командует, никто не ждет команды старшего офицера - иначе вам не сносить головы. Руби, коли налево-направо и мчись обратно! Разрешаю для вылазки взять сто человек.

Офицеры надели кольчуги, схватили оружие и вскочили на коней. Все солдаты порывались ехать с ними, но Гергей их отстранил.

- Поедут только те, кого я отберу.

Асабы, лагумджи, пиады[24] обедали на лужайке перед церковью. В тот день на обед у них была только похлебка. Все уже съели ее и засунули ложки за пояс. Принялись за хлеб с луком. Иные закусывали дынями, огурцами и разной другой зеленью. Из крепости всю эту картину было отлично видно. Турок отделяли от крепостной стены только речка и городская рыночная площадь. Возле домов, окруживших площадь, собралась орава весело гоготавших янычар. Один ловкач подбрасывал в воздух кончар и вслед за ним дыню. Сперва ловил кончар, а на его острие подхватывал дыню.