Мы прямиком направились в то самое кафе у пруда и принялись «уваживать человека». Леня Шадрич захмелел после первого же глотка и ужасно развеселился. Он читал вслух листок с «замеченными опечатками», вклеенный в книгу, громко хихикал и придерживал прыгающие очки. Виктор был настроен скорее мрачно. Молчал, брезгливо пил коньяк. Зато мы с дядей Степой разглагольствовали в свое удовольствие. Он был отличным собутыльником, дядя Степа. Очень убедительно он объяснил мне, что нигде ему не было так интересно работать, как в нашем институты, потому что он, дядя Степа, ничто так сильно не уважает, как науку. Это была чистая правда.

— Раз так любишь науку, старина, — сказал я, — ты должен им помочь. Наука в опасности.

— Ну? — изумился он. — Кто же ей угрожает?

— Я уже говорил тебе. Кто-то по ночам крутится возле ангара. — Я подлил ему коньяку.

— Хватит. — Дядя Степа отодвинул рюмку; — Спасибо за угощение, хлопцы. Пора мне.

— Почему ты не хочешь сказать? Знаешь ведь.

— Не знаю я ничего. — Он встал. — Отвяжись, Калач.

— Нет, знаешь, — повторил я с пьяной настойчивостью. — Машина с двойными скатами ночью подъезжала. Все равно ведь мы узнаем кто, анализы проделаем.

Дядя Степа разозлился.

— И тогда что? — спросил он вызывающе.

Тут Виктор вдруг подал голос.

— Голову оторвем, — сказал он, — руки пообломаем и скажем, что так и было.

Эти слова произвели поразительный эффект. Дядя Степа прямо-таки рухнул на стул, глаза его так и забегали по нашим лицам.

— Братцы, — пробормотал он поникшим голосом. — Не виноват я, чем хотите клянусь… Он ее такую и привез…

Мы с Виктором переглянулись. Мы ничего не поняли, кроме одного: надо делать вид, что мы кое-что знаем, иначе Степа смекнет и…

— Значит, говоришь, он ее такую и привез? — осторожно переспросил я.

— Без головы, без рук, — мелко закивал дядя Степа. — Мне еще чудно стало… А я ее аккуратно брал, ничуть не обломал, как на духу…

— Где же она? — спросил Виктор.

— Я ему еще сказал… учтите, говорю, головы и рук у нее нет, чтобы не было потом нареканий на меня…

Как ни напрягал я свой мыслительный аппарат, ничего не мог я понять. Кто она? Кто он? Мне уже чудилось некое кошмарное преступление: труп женщины с отрезанными головой и руками…

— Ты не волнуйся, дядя Степа, — сказал я. — Мы тебя не обвиняем. Скажи только: где она сейчас?

— Да там же, у него в гараже.

— У него в гараже! У кого?!

Я встал и сказал, как только мог решительней:

— Ладно. Пойдем, покажи ее нам.

Степа заколебался.

— Ребята, не могу я… Он велел, чтобы я никому…

— Да не бойся, он ничего не узнает.

Мы расплатились и вышли из кафе. Уже порядком стемнело. В темном стекле пруда призрачно белели отражения берез, Я кликнул Джимку: «Пошел вон!», и он тотчас вынырнул из кустов, ткнулся носом мне в руку.

Да, забыл сказать: когда Джимке говорили: «Пошел вон?» он следовал за произнесшим эти слова. А чтобы выгнать пса, надо было ему сказать: «Джимочка, прошу вас». Так я его выучил — сам не знаю почему, из озорства, что ли.

Всю дорогу дядя Степа нервно оглядывался и бормотал: «Ну, будет мне на орехи». И вот он привел нас к гаражу Жан-Жака. Да, к личному гаражу Жан-Жака.

Не знаю, как у моих друзей, а у меня хмель выветрился из головы начисто. Жан-Жак никак, ну никак не ассоциировался с обезглавленным женским трупом. Это был какой-то бред.

Дядя Степа, оглядевшись по сторонам, тихонько открыл гараж, мы вошли, запах нитрокраски и резины ударил нам в ноздри. Затем Степа притворил дверь и включил свет.

С невольным страхом я обвел взглядом помещение, приготовившись увидеть… ну, не знаю, лужу крови, изуродованный труп…

Гараж был как гараж. Канистры, ведра, шланги, рваные камеры. Только у левой стены, возле двери, высилось нечто громоздкое, завернутое в рогожи, почти подпиравшее потолок. Дядя Степа сдернул рогожи, и нашим взорам предстала…

Мы просто обалдели от изумления. Огромная беломраморная женщина шла на нас широким победным шагом. За плечами у нее развевались округлые крылья, прозрачный хитон облеплял сильное тело, длинное одеяние трепетало от встречного ветра, билось вокруг ног. Она была вся в бурном движении, в полете — эта удивительная статуя. Мы не сразу поняли, что у нее нет ни головы, ни рук.

— Такую и привез, — пробормотал дядя Степа, — а я ни при чем… Я аккуратно краном взял…

Мы не слушали его. Мы не могли глаз оторвать от прекрасной статуи. Ей богу, я слышал свист штормового ветра, хотя отлично знал, что никакого ветра не было и быть не могло в застоявшемся воздухе гаража.

Наконец, я опомнился.

— Кто это? Откуда она здесь?..

— Кто это? — Леня Шадрич сверкнул на меня очками. — Это Ника Самофракийская! — Он приблизился к статуе, благоговейно разглядывая глубокие складки ее одеяния.

Теперь и я припомнил, что видел эту самую Нику на репродукциях. Кажется, она хранилась в Лувре.

— Где Жан-Жак раздобыл такую великолепную копию? — проговорил Виктор.

— И для чего? — подхватил я. — Неужели он поставит Нику в своем цветнике и будет в ее тени пить чай с вареньем?

— Скажешь тоже! — Дядя Степа, видя, что мы не собираемся обвинять его в порче статуи, успокоился и даже повеселел. — лан с вареньем! Он в субботу ночью обратно ее повезет.

— Куда? — спросили мы с Виктором в один голос.

— Это — не знаю. Откуда и куда — не говорил. Я по его просьбе подал автокран в четыре часа утра, выгрузил эту… гражданочку из СВП и сюда привез. Уж вы, ребятки, не выдавайте, он мне крепко молчать велел…

— Постой, — сказал я удивленно. — Ты выгрузил ее из СВП?

— Откуда ж еще?

Мы с Виктором переглянулись.

— Дядя Степа, — медленно проговорил Виктор. — Такими вещами не шутят. Ты уверен, что Иван Яковлевич привез эту статую в СВП?

— Да чего вы ко мне привязались? — рассердился вдруг дядя Степа. — Раз говорю, значит уверен. Ну, посмотрели и давайте отсюда.

— Ребята, — подал голос Шадрич. Он сидел на корточках перед постаментом статуи и что-то внимательно разглядывал. — Тут инвентарный номер Лувра. — Он показал нам овальную наклейку на постаменте. — Это не копия, это сама Ника.

Час от часу не легче!

— Давайте, давайте, — торопил дядя Степа. — Запираю гараж.

Скоро должна была приехать Ленка, и я потащил Виктора и Шадрича на станцию электрички. Я всегда встречал ее, когда она возвращалась из города.

Джимка, не отягощенный раздумьями, легко бежал впереди. А мы были именно отягощены. Господи боже, почему Жан-Жак летал на СВП-71? Один, втайне от всех, не дожидаясь пробного рейса! Признаться, я испытал некоторое восхищение. Даже зависть… Что ни говорите, а для такого дела нужна большая смелость. Не знаю, решился бы я полететь вот так — один, в неизвестность. Мало ли что: застрянешь в глуби веков — и никто тебя никогда не разыщет… И на кой черт понадобилась ему Ника Самофракийская? Похищение такой статуи — да это же скандал на весь мир! А может, не похищение, а… Ну, не знаю, некий эксперимент, в который нас почему-то не посвятили…

Ленка выпрыгнула из вагона электрички и пришла в восхищение при виде нашего почетного караула.

— Дамы и господа! — воскликнула она, поднеся ко рту кулачок наподобие микрофона. — Разрешите мне выразить вам благодарность за горячий и, я бы сказала, весьма теплый прием.

В общем у нее неплохо получилось. Но нам сейчас было не до хохм. Я отобрал у Ленки связку книг, и мы пошли в поселок.

— Представьте, кого я видела в публичке, — болтала Ленка, держа Виктора и Шадрича под руки. — Вашего Жан-Жака!

Мы навострили уши.

— Что же он там делал? — спросил я.

— Я увидела его в зале и говорю Наташе: «Знаете ли вы, что сей ученый муж — руководитель отдела, в котором работает мой ученый муж?» — Ленка засмеялась, и Шадрич вдруг неестественно громко заржал. — А она мне говорит, — продолжала Ленка: — «Ну и задал мне работы этот ученый товарищ. Ему понадобилось несколько номеров разных парижских газет за последние числа августа 1911 года…»