Он выскочил из-за камней, оскалив зубы, как выскакивал уже десятки раз до этого. Раздался громовый всплеск крыльев. Взвившиеся птицы затмили солнечный свет, а их голодное карканье было, наверное, слышно в миле от уступа. Но, против обыкновения, Каркарью и его бесчисленные стаи не улетели в лес. Ворон было так много, что они уже ничего не боялись. А аппетитный запах падали, от которой им пришлось оторваться, едва лишь они успели распробовать ее вкус, приводил их в настоящее исступление. Неева совсем растерялся. Над ним, позади него, вокруг него вились вороны: они вызывающе каркали, а наиболее дерзкие камнем падали вниз и старались задеть его крылом побольнее. Их грозная туча становилась все гуще, и внезапно она буквально рухнула на землю. Остатки туши вновь исчезли под живым черным покровом, а вместе с ними и Неева. Медвежонок был погребен под копошащейся крылатой массой и начал отбиваться, как отбивался от совы. Десятки сильных клювов клочьями вырывали его шерсть, долбили голову, норовили попасть в глаза. Ему казалось, что его уши будут вот-вот оторваны, а чувствительный кончик носа уже в первые десять секунд покрылся кровью и начал распухать. Он задыхался, почти ничего не видел к ничего не соображал. Ему чудилось, будто все его тело превратилось в клубок жгучей боли. Он забыл про тушу и думал только о том, как бы выбраться на простор и задать стрекача.

Собрав все силы, он поднялся с земли и ринулся напролом сквозь черную крылатую массу. Почти всех ворон его отступление вполне удовлетворило, и они остались у туши насыщаться, а к тому времени, когда Неева пробежал половину расстояния до кустов, в которых после схватки с совами скрылась Махигун, все его преследователи, кроме одного, присоединились к своим пирующим собратьям. Возможно, этим наиболее упорным его мучителем был сам Каркарью. Он впился клювом в коротенький хвостишко медвежонка и висел на нем, точно захлопнувшаяся крысоловка. Только когда Неева уже далеко углубился в кусты, Каркарью наконец отпустил свою жертву, взмыл в воздух и возвратился к стае.

Никогда еще Неева не испытывал такого желания увидеть возле себя Мики. Вновь его представления о мире совершенно изменились. Он был весь исклеван. Его тело горело огнем. Ему было даже больно ступать на подошвы своих толстых лап, и, забившись под куст, он полчаса вылизывал раны и нюхал воздух — не донесется ли откуда-нибудь запах Мики?

Потом спустился с откоса к ручью и побежал к тому месту, где кончалась протоптанная им тропинка. Но его друга там не оказалось. Тщетно Неева звал его ласковым ворчанием и повизгиванием, тщетно он втягивал ноздрями ветер и бегал взад и вперед по берегу ручья, совершенно забыв про тушу Ахтика, которая послужила причиной их раздора.

Мики нигде не было.

Мики находился уже в четверти мили от уступа, когда он услышал оглушительный шум, поднятый воронами. Но вряд ли он вернулся бы назад, даже если бы догадался, что Неева нуждается в его помощи. Щенок второй день ничего не ел и ушел от ручья с твердым намерением затравить какую-нибудь дичь, пусть самую большую и сильную. Однако он пробежал вдоль ручья добрую милю, прежде чем ему удалось отыскать хотя бы рака. Он сгрыз его вместе с панцирем, и противный вкус у него во рту стал менее заметным.

В этот день Мики было суждено пережить еще одно событие, навеки врезавшееся в его память. Теперь, когда он остался один, воспоминания о хозяине, совсем было исчезнувшие за последние четыре-пять дней, вдруг снова ожили. И с каждым часом образы, всплывавшие в его памяти, становились все более четкими и живыми, так что, пока утреннее солнце поднималось к зениту, пропасть, которую дружба с Неевой вырыла между настоящим и прошлым, начинала медленно, но верно сужаться. На некоторое время радостное возбуждение последних дней совсем угасло.

Несколько раз Мики останавливался, думая, не вернуться ли назад к Нееве, но голод заставлял его продолжать путь. Он нашел еще двух раков. Затем ручей стал заметно глубже, вода в нем потемнела, течение почти совсем исчезло. Дважды Мики вспугивал взрослых кроликов, но оба раза они легко от него удрали. Потом он чуть было не поймал крольчонка. То и дело у него из-под носа, треща крыльями, вспархивали куропатки. Он видел соек, сорок и множество белок. Повсюду вокруг летала и бегала пища, которая была для него недосягаема. Наконец счастье ему улыбнулось. Сунув морду в дупло поваленного дерева, он обнаружил там кролика. Второго выхода из дупла не было. Впервые за три дня Мики смог поесть как следует.

Щенок накинулся на свой обед с таким увлечением, что не заметил, как на поляне появился Учак — крупный самец-пекан. Он не расслышал шагов пекана и даже почуял его не сразу. Учак не был драчуном и забиякой. Природа создала его смелым охотником и джентльменом, а потому, когда он увидел, что Мики (которого он принял за подросшего волчонка) поедает свою добычу, ему и в голову не пришло потребовать доли для себя. Убегать Учак тоже не стал. Без сомнения, он вскоре пошел бы своей дорогой, но тут Мики заметил его присутствие и повернулся к нему.

Учак стоял шагах в трех от него по ту сторону поваленного дерева. Мики, который ничего не знал про пеканов, он вовсе не показался свирепым. Сложением Учак напоминал своих близких родичей — ласку, норку и скунса. Он был вдвое ниже Мики, но одной с ним длины, и две пары коротких лап придавали ему комическое сходство с таксой. Весил он фунтов девять, голова у него была плоской, с заостренной мордочкой, а усы — щетинистыми и густыми. Кроме того, он обладал пышным пушистым хвостом и парой зорких маленьких глаз, которые, казалось, просверливали насквозь все, на что он смотрел. Он наткнулся на Мики совершенно случайно, но щенок заподозрил его в недобрых намерениях и усмотрел в нем возможного врага. Впрочем, Мики не сомневался, что легко разделается с Учаком, если дело дойдет до драки. А потому он оскалил зубы и зарычал.

Учак счел это намеком на то, что ему следует удалиться восвояси. Как джентльмен, он уважал охотничьи права других зверей, а потому принес свои извинения, бесшумно попятившись на бархатных лапах, и Мики, еще не знакомый с этикетом лесных обитателей, не выдержал: Учак боится! Он спасается бегством! С торжествующим тявканьем Мики бросился в погоню. Особенно винить его за этот промах не следует — множество двуногих животных, наделенных несравненно более развитым мозгом, делало подобную же ошибку. Учак же, хотя он никогда не ввязывается в драку первым, для своего роста и веса является, пожалуй, самым грозным бойцом среди всех животных Северной Америки.

Мики так никогда и не понял, что, собственно, произошло после того, как он кинулся на Учака. Слово «драка» тут просто не подходит — это была молниеносная расправа, полнейшее торжество одного противника над другим. Мики показалось, что он напал не на одного Учака, но по крайней мере на полдюжины. А больше он не успел ничего подумать, да и увидеть тоже. Он потерпел самое горькое поражение за всю свою прошлую и будущую жизнь. Его трясли, царапали, кусали, душили и терзали. Он был настолько ошеломлен, что и после того, как Учак удалился, продолжал болтать лапами в воздухе, не замечая исчезновения своего победителя. Когда же он открыл глаза и убедился, что его оставили в покое, он испуганно забился в дупло, где еще так недавно изловил кролика.

Там он пролежал добрые полчаса, тщетно стараясь понять, что же все-таки случилось.

Когда Мики выполз из дупла, солнце уже заходило. Щенок прихрамывал, его целое ухо было прокушено насквозь, на спине и боках виднелись проплешины, оставленные когтями Учака. Все кости у него болели, горло саднило, а над одним глазом набухла шишка. Он с Тоской поглядел в ту сторону, откуда пришел, — там был Неева. Вместе с вечерним сумраком к нему пришло ощущение неизбывного одиночества и тоска по другу. Но в ту сторону пошел Учак, а встречаться с Учаком еще раз Мики решительно не хотел.

Прежде чем солнце окончательно закатилось за горизонт, Мики прошел еще около четверти мили на юго-восток. В сгущающейся тьме он вышел на волок Большой скалы между реками Бивер и Лун.