Он повернулся к собаке, и та медленно поднялась и дала себя запрячь в сани.

Они двинулись дальше в сгущающихся сумерках. Перед ними громоздились снежные горы, а небо над их головой и весь горизонт были затянуты белой пеленой, неосязаемой и бесплотной, но тем не менее вставшей перед их глазами, подобно стене. И окутанный этой пеленой Де-Бар запел голосом, в котором звучала вся мощь Севера, дикую песню, полуиндейскую, полуфранцузскую песню, песню, которую пели лесорубы, возвращаясь домой.

Так они шли час за часом, пока ночь не пришла на смену сумеркам, а потом сменилась белесым рассветом. Они шли все на север, к Красному Дикобразу, отвоевывая каждую милю пути у безжалостного арктического ветра. И когда они достигли замерзшей полоски, которая была Красным Дикобразом, Де-Бар поднял обе руки к свинцовому небу и голосом, в котором трепетало глубокое волнение, сказал:

— Благодарение судьбе, ибо это конец.

Он побежал, и за ним рысью побежала собака. Филипп тоже ускорил шаг. Он спрашивал себя, уже не первый раз за сутки, не сошел ли Де-Бар с ума. Пройдя пятьсот ярдов по руслу реки, Де-Бар остановился, вгляделся в окутанный сумраком берег, повернулся к Филиппу и заговорил глубоким, дрожащим голосом:

— Смотрите, смотрите туда. Я нашел ее, Филипп Стил. Что это значит? Я прошел более семидесяти миль по горам, и я нашел ее, хижину Пьера Торо. Стил, из десяти тысяч раз это могло мне удаться однажды. — Он схватил Филиппа за руку, и его голос зазвенел торжеством. — Говорю вам — это значит, что бог… или как это у вас называется… со мной…

— С нами, — сказал Филипп.

— Со мной, — повторил Де-Бар с таким жаром, что Филипп невольно воззрился на него. — Это почти чудо, это — знамение. Это значит, что я буду победителем. — Его пальцы еще сильнее стиснули руку Филиппа, и он заговорил мягче: — Филь, я полюбил вас, и если вы любите звезды, ветер, если вы любите жизнь и боитесь смерти, возьмите тут пищи и идите обратно. Я говорю вам это, Филь, потому что если вы останетесь и будете драться со мной, то может быть только один исход. Я убью вас.

Кровь закипела в жилах Филиппа при этих словах. Он громко рассмеялся и сбросил руку «аутлоу» со своего плеча.

— Я не боюсь смерти, — крикнул он гневно. — Не считайте меня ребенком, Вильям Де-Бар. С каких пор вы стали верить в знамения?

Он тотчас же пожалел о своей резкости, ибо в тоне, которым ему ответил Де-Бар, не было ни гнева, ни обиды.

— Я убил троих, Филь, и я участвовал в повешении еще троих, но я верю в мировую справедливость, несмотря на все законы, фабрикуемые в Оттаве.

Хижина маячила под сенью сосны темным пятном. Добравшись до нее, они увидели, что окна и дверь занесены снегом.

— Пьер ушел, — пробормотал Де-Бар, разгребая снег. — Он ушел на Новый год в форт Смит и с тех пор не возвращался.

На двери не было ни замка, ни засова, и они вошли внутрь. Было так темно, что они не могли ничего разглядеть, и Де-Бар чиркнул спичкой. На столе стояла жестяная керосиновая лампа, он зажег ее, и она осветила уютную комнатку в двенадцать квадратных метров с двумя койками, несколькими стульями, столом и печкой из листового железа, позади которой были навалены нарубленные дрова. Де-Бар указал на полку, на которой стояли в ряд придавленные несколькими палками жестянки.

— Еда, — сказал он.

А Филипп прибавил, указывая на дрова и огонь.

— Огонь… и еда.

В его голосе звучало что-то такое, что Де-Бар не мог не понять, и пока Филипп набивал печку дровами, а Де-Бар рылся на полке, царило тяжелое молчание.

— Тут есть галеты и вареное мороженое мясо, — сказал он, — и бобы.

Он поставил несколько жестянок на печку и сел перед гудящим огнем, который уже начал распространять жар. Он протянул к нему свои заскорузлые руки, дрожавшие и синие от холода, и взглянул на Филиппа, стоявшего против него.

Он не говорил ни слова, но в его глазах было такое выражение, что Филипп не удержался и крикнул, уже не пытаясь скрыть свое волнение:

— Де-Бар, я многое бы дал за то, чтобы все уже было окончено.

— И я тоже, — сказал Де-Бар.

Он потер руки и хрустнул пальцами.

— Я не боюсь и знаю, что вы тоже не боитесь, Филь, — продолжал он, уставившись в печку. — И все же я хотел бы, чтобы все уже было окончено. Я бы лучше провел здесь год-два, чем вас убивать.

— Убить меня? — крикнул Филипп, снова воспламеняясь.

Спокойный голос Де-Бара и его необыкновенная самоуверенность заставили Филиппа покраснеть от гнева. — Вы опять говорите со мной, как с ребенком, Де-Бар. Я имею приказ доставить вас живым или мертвым, и я это сделаю.

— Не будем ссориться, Филь, — ответил ему «аутлоу» так же спокойно. — Мне бы хотелось, чтобы моим противником были не вы, а кто-нибудь другой. Я бы с большей охотой убил полдюжины людей, чем вас.

— Понимаю, — сказал Филипп иронически. — Вы пытаетесь сыграть на моей симпатии к вам и уговорить меня вернуться, а?

— Вы были бы трусом, если бы так поступили, — быстро ответил Де-Бар. — Ну, как же мы это устроим, Филь?

Филипп достал из кобуры обледенелый револьвер и подержал его над печкой.

— Если бы я не был признан призовым стрелком и не попадал бы в двухдюймовую мишень с тридцати шагов, то я предложил бы вам стреляться.

— Так хорошо я не стреляю, — сказал Де-Бар с заминкой, — но я попадал в волка два раза из пяти. Это будет самый простой и легкий способ. Остановимся на револьверах. Будем стрелять до смертельной раны.

— Нет. Мне бы хотелось обойтись без этого. Я от волнения могу ранить вас смертельно, а мне бы хотелось доставить вас живым. Так что я постараюсь ранить вас легко раз или два.

— А я всегда стреляю насмерть, — ответил Де-Бар, не поднимая головы. — Вы хотите сообщить что-нибудь домой, Филь?

Тот ничего не ответил, и Де-Бар пристально смотрел на него.

— Да, да, — продолжал он тихим спокойным голосом. — Ведь все-таки может случиться несчастье, а у вас, наверное, есть друзья. Если что-либо случится со мной, то вы найдете у меня в кармане письмо. Я бы хотел, чтобы вы написали ей… и… сообщили, что я погиб от какого-нибудь несчастного случая. Вы это сделаете?

— Да, — сказал Филипп. — Что до меня, то вы найдете адрес в моей куртке. Ну, дайте руку.

Они пожали друг другу руки над печкой.

— У меня болят глаза, — сказал Де-Бар. — Вероятно, из-за снега и ветра. Не поспать ли нам немножко после обеда? Я глаз не смыкал трое суток.

— Спите, сколько вам угодно, я не хочу, чтобы вы дрались с больными глазами.

Они поели, почти не разговаривая. После еды Филипп тщательно вычистил свой револьвер и смазал его медвежьим салом, которое он нашел на полке.

Де-Бар все время следил за ним и видел, как он тщательно осмотрел все пять патронов, прежде чем вложил их в барабан.

Потом они закурили. Де-Бар растянулся на одной из коек, и вскоре его тяжелое дыхание возвестило, что он уснул.

Некоторое время Филипп сидел у печки, не сводя глаз с неподвижного тела «аутлоу». Дремота начала одолевать его, и он лег на другую койку. Через несколько часов его разбудил Де-Бар, подкладывавший дрова в печку.

— Как ваши глаза? — спросил Филипп, садясь на койку.

— Лучше, — ответил Де-Бар. — Хорошо, что вы проснулись, через час уже будет плохой свет на дворе.

Он начал растирать свои руки, и Филипп, подойдя к печке с другой стороны, занялся тем же самым. Он почему-то не мог себя заставить посмотреть на Де-Бара, и знал, что тот тоже не глядит на него.

Первым заговорил «аутлоу».

— Я выходил, — сказал он тихо. — В сотне шагов от хижины есть прогалина. Самое правильное будет, если мы встанем по обе ее стороны, по сигналу пойдем друг другу навстречу и будем стрелять.

— Лучшего быть не может, — воскликнул Филипп и повернулся, чтобы достать револьвер из кобуры.

Де-Бар напряженно следил за каждым движением Филиппа, когда тот раскрыл револьвер, взглянул на сверкающий круг патронов и вновь закрыл его.