Он встал с места и начал расхаживать взад и вперед по комнате. Ветер замер, и снова стали доноситься завывания и рыдания белых лисиц и басовый грохот далеких льдов.

Кейт продолжал свой рассказ:

— Собственно говоря, драку начал сын судьи Киркстона. Он первый наскочил на меня. Я отбросил его назад, и тогда зверь ринулся на меня с каким-то оружием в руках. Я не мог определить, что он схватил, но понял, что у него в руках тяжелая вещь, потому что с первого же удара он расшиб мне плечо. Во время схватки я вырвал из его рук оружие и увидел, что это была длинная, четырехугольная медная линейка, которая употреблялась в качестве пресса для бумаги. В тот же момент я заметил еще, что мой враг схватил со стола вторую, такую же линейку и нечаянно сбросил лампу на пол.

Он с трудом перевел дыхание.

— Мы продолжали бороться во тьме. Все время мне чудилось, что со мной дерутся не люди, а подлые, противные, ползучие змеи, которые окружили меня со всех сторон. Это было ужасно противное ощущение, но я ни на миг не прекращал боя и с каждой минутой наносил все более и более сильные удары. В таком же духе продолжал и сын судьи, но вдруг я услышал, что под одним моим ударом судья Киркстон с криком свалился на землю. А затем вы сами знаете, что случилось после этого! На следующее утро в комнате была обнаружена только одна медная линейка. Сын унес с собой вторую. А найденная линейка была покрыта кровью и волосами судьи Киркстона. Я прекрасно понимал создавшееся положение, учел то обстоятельство, что мне не на что и не на кого надеяться, и бежал. Мой бедный отец умер через несколько месяцев в тюрьме, а что касается меня, то за мной охотились целых три года точно так же, как собаки охотятся на лисиц. Вот и все, Коннистон! А теперь вам самому остается сказать: убил я судью Киркстона или нет? Если даже и убил его, то должен ли я жалеть об этом, хотя бы мне и угрожала виселица? Скажите мне всю правду!

— Сядьте!

Голос англичанина звучал повелительно.

Кейт, с трудом переводя дыхание, опустился на стул и в ту же минуту заметил какой-то странный огонь в синих, как сталь, глазах Коннистона.

— Дело вот в чем, Кейт! — начал англичанин. — Человек, которому еще много лет остается жить на свете, связан множеством вещей. Но совсем иначе обстоит дело с человеком, который прекрасно знает, что его дни сочтены. Если бы вы то же самое рассказали мне месяц назад, то я, нисколько не сомневаясь, связал бы вас и передал бы в распоряжение нашего палача. В этом заключалась бы моя прямая обязанность, и я мог бы настаивать на том, что вы даете ложные показания. Но теперь мне вы не можете лгать! И вот почему я говорю вам прямо: да, Киркстон должен был умереть! Все во мне говорит: да, вы поступили правильно!

Он помолчал и продолжал:

— И все же вам не следует возвращаться в Коронейшн Гэльф. Вы должны спуститься к югу и снова вернуться в страну, где живут люди, признающие суд совести. Но… тут я должен поставить одно условие: вы вернетесь туда не как Джон Кейт, убийца, а как Дервент Коннистон, входящий в состав королевской северо-западной горной полиции. Вы поняли меня, Кейт? Я спрашиваю вас: вы поняли меня или же нет?

Кейт буквально остолбенел.

Англичанин с бравым видом покрутил свой ус, и полуюмористический огонек загорелся в его глазах. Он давно уже задумал свой план и заранее представлял себе, как его слова подействуют на свидетеля его последних дней.

— А ведь недурной план, дружище, а? — воскликнул он. — Что скажете? Еще раз повторяю вам: вы мне нравитесь! Кроме того, я не вижу в моем предложении никакого морального проступка. Ни один человек на свете теперь не думает обо мне и не заботится и не волнуется из-за того, живу я на белом свете или же умер. Я в нашей семье последний, и поэтому все плевать хотели на меня. Когда мне пришлось выбирать между Африкой и Канадой, я выбрал Канаду. Гордость самая глупая штука на свете, и вот теперь, доживая свои последние дни, я очень часто думаю об этом. Родные мои мысленно похоронили меня. Они не слышали обо мне уже целых шесть-семь лет и просто-напросто забыли о моем существовании. Но самая главная штука во всей этой истории — то, что мы дьявольски похожи друг на друга! Вам надо будет только немного подстричь ваши усы и бороду и несколько удлинить шрам над правым глазом, и тогда вы можете преспокойнейшим образом явиться к старику Мак-Довелю, и я готов заложить последнее, что у меня имеется, что при виде вас он вскочит с места и крикнет на весь дом: «Черт меня побери совсем, если это не Коннистон собственной мордой!» Вот все, милый Кейт, что я могу оставить вам в наследство: мое старое тряпье и имя! Воспользуйтесь этим добром, потому что через пару дней оно мне будет не нужно!

— Но это невозможно! — возбужденно закричал Кейт. — Думаете ли вы, Коннистон, о том, что вы предлагаете мне?

— Конечно, дорогой мой, думаю! Я считаю каждое слово, выходящее из моего рта, потому что оно болезненно отзывается в моей груди. Неужели же вы не хотите воспользоваться моим предложением? Я лично нахожу, что это будет самая остроумная вещь, которую я когда-либо сделал! Я умираю, и обо мне не стоит больше говорить. Вы похороните меня здесь, под этим полом, и, следовательно, лисицы никоим образом не доберутся до моих жалких останков. Но мое имя должно продолжать свое существование. Оно будет жить в вас, в человеке, который наденет мое платье и вернется в цивилизованный мир и расскажет старичине Мак-Довелю, как он все-таки добился своего, нагнал преступника, но… Но преступник в последнюю минуту отморозил себе легкое и преблагополучно отправился на тот свет. А в доказательство правдивости ваших слов вы покажете ему ваши собственные вещи, которые уложите в чемодан с некоторыми другими вещественными доказательствами. За это вы получите повышение по службе, потому что Мак-Довель обещал дать мне сержанта, если я поймаю вас. Поняли теперь, как обстоит дело? Имейте в виду, что Мак-Довель не видел меня уже в продолжение двух лет и трех месяцев, так что я, так сказать, имею право на некоторое внешнее преображение. Ведь мы с вами находимся сейчас чуть ли не на самом конце света! Повторяю, самая замечательная штука заключается в нашем необыкновенном внешнем сходстве! Говорю вам: это — блестящая идея!

Коннистон настолько увлекся задуманной игрой, что совершенно забыл о своем приближающемся конце. А Кейт, сердце которого колотилось, как нервно сжимающийся и разжимающийся кулак, словно в свете молнии видел картину, нарисованную Коннистоном, и на минуту подумал, что все это гораздо возможнее, чем ему показалось в первый момент. Побольше только отваги.

Ведь там никто не признает в нем Джона Кейта былых дней, того Джона Кейта, которым он был четыре года назад! Тогда он был гладко выбритым, аккуратным молодым человеком, с несколько неуверенной походкой, низко опущенными плечами и довольно слабым телом. А теперь условия жизни превратили его в животное! За четыре года борьбы с могучими стихиями он настолько окреп, что уже мог померяться силами с кем угодно.

Он посмотрел на Коннистона, сидевшего против него, и снова подумал, что каждый посторонний человек легко примет их за двух близнецов. Ему показалось, что он прочел ту же мысль в глазах друга.

Молниеносная усмешка скользнула по лицу Коннистона.

— Волосы на лице могут еще больше помочь нам! — сказал он. — Ведь вы знаете, что борода может скрыть множество знаков и различий! Я отрастил себе бороду за два года до того, как пустился в погоню за вами, очень тщательно следил за ней и думаю теперь, что вам лучше бы временно не пользоваться бритвой. Но мало того! Вам придется заняться еще одной вещью. В продолжение ближайших двадцати четырех часов вам надо будет самым тщательным образом усвоить себе всю историю жизни Дервента Коннистона с тех пор, как он вступил в отряд северо-западной горной полиции. Дальше этого периода мы не пойдем, потому что история моей жизни до того не представляет для вас ни малейшего интереса. Главная опасность для вас заключается во встречах с Мак-Довелем, начальником «Ф»— дивизиона имени принца Альберта. Это — лиса в образе человека, типичный образчик старой школы, с вот этакими усами и так далее. Он в состоянии видеть сквозь стенку, и провести его почти невозможно. Но, в сущности говоря, у него добрейшее сердце. Мы были с ним большими друзьями, так что, выслушивая историю жизни Коннистона, вы тем самым познакомитесь и с жизнью Мак-Довеля. Да, рассказать придется немало… О, Бог мой!..