Но кому он понадобился в пятнадцать минут пятого утра? Друзья, собутыльники? – их было немного, да и наведывались они теперь все реже и реже. Половина поумирали, остальные разъехались кто куда.

В последние годы в Мертвой речке жили одни незнакомцы.

Да разве еще вот он. Ну хватит, расчувствовался; может, слезу еще пустишь? – подумал Питерс.

Нытик, – пронеслось в голове.

В Сарасоте у него был брат, который не уставал нахваливать тамошние места. Они вдвоем с женой жили в домике на колесах, имели ветряную мельницу и располагались примерно в миле от Сиеста-Ки. Как-то он наведался к ним – и убедился в том, что они и вправду отнюдь не чувствовали себя одиноко. День и ночь приезжали какие-то знакомые. Мимо постоянно сновали люди, стрекотали мотоциклы – кто с сердцем, кто с сосудами, а все двигались, шевелились и видели, как его брат со снохой сидят в тени навеса над крыльцом собственного дома и попивают пивко.

А еще ходили на танцы, играли в гольф, посещали рестораны, клубы, участвовали в общественной жизни и даже давали обеды.

Нет, это было не для него.

Первой причиной была жара.

Он был человеком, которому нравились разные времена года. Голые деревья в январе и зеленые в мае. Даже зима, когда наступали холода, да такие, что по утрам на улице подчас невозможно было сделать первый вдох, от разгоряченного тела валил пар, а потрескивавшие в печке дрова ласкали твой слух.

У брата же во Флориде тебя всегда и повсюду поджидала жара. Та самая жара, которая треть года была в общем-то даже приятной, вторую треть – в чем-то докучливой, но в последнюю вызывала у тебя такое ощущение, словно сидишь в паровом котле. Или продираешься сквозь испарения своего собственного тела.

Вторая же причина заключалась в том, что он никогда не считал себя очень уж общительным человеком.

Иногда в жизни Питерса наступали такие моменты, когда ему казалось, что он даже порадовался бы встрече с другой женщиной. О, во Флориде с этим не было бы никаких проблем. Ему даже показалось, что ни один из окружавших его брата людей не пребывал так долго в полном одиночестве. Однако для этого надо было ходить на всевозможные обеды, танцы и вообще иметь определенную склонность к подобного рода занятиям.

У него же не было склонности даже к тому, чтобы сейчас вот идти и открывать эту чертову дверь.

Питерс накинул банный халат, сунул ноги в шлепанцы и зашаркал через комнату. Как и всегда, он забыл оставить включенным свет на крыльце, а потому только сейчас щелкнул выключателем и распахнул дверь.

– Вик!

Передним, залитый лучами желтого света, и в самом деле стоял Вик Манетти. Позади него, опершись спиной о патрульную машину, маячил еще один полицейский, но с такого расстояния Питерс не мог разобрать, кто именно это был.

Манетти был у них «новеньким». Вот уже более двух лет занимая пост шерифа Мертвой речки, он для большинства здешних жителей по-прежнему оставался «новеньким» – а все потому, что прибыл сюда из Нью-Йорка, и к тому же был не из местных.

– Извини, Джордж, что разбудил.

– Да ладно, ничего.

Он уважал этого парня. Время от времени они встречались с ним за кружкой пива в Карибу, и Питерс рассказывал ему, как жил их городок в «те» времена – это чтобы парень лучше почувствовал обстановку. В целом у него сложилось впечатление, что Манетти был очень даже неплохим полицейским – спокойный, рассудительный, и впридачу ко всему, старательный. А для такой дыры, каким являлся их городишко, этого было более чем достаточно.

Но сейчас, стоя в дверях и глядя на шерифа, Питерс поймал себя на мысли о том, что никогда еще не видел парня таким расстроенным.

– Джордж, мне надо с тобой переговорить, – сказал он.

– Я так и понял. Зайдешь?

– Вообще-то я надеялся на то, что ты поедешь с нами.

Питерс сразу понял, что Манетти лихорадочно перебирает в мозгу, как бы получше объяснить свою просьбу, пока наконец не нашел то, что ему требовалось.

– Мне бы хотелось, чтобы ты взглянул на кое-что. Лично для меня. Ну, что-то вроде экспертизы.

– Экспертизы? – Питерс не смог сдержать улыбку. В Мертвой речке подобное слово приходилось слышать нечасто.

– Но только сразу предупреждаю – картина довольно отвратная.

Именно в тот момент у Питерса возникло некое чувство – возможно, сработало это самое слово, экспертиза, —однако в мозгу его словно вспыхнула лампочка, которая подсказала, что он уже знает, на что намекает Манетти.

И все же ему удалось заставить себя понадеяться на что-то лучшее.

– Я сейчас, минутку.

Он снова зашел в дом, скинул халат и шлепанцы, отыскал в шкафу аккуратно сложенные брюки и рубашку – даже несмотря на выпивку, опрятность оставалась такой его чертой, на которой Мэри, будь она жива, наверняка бы настаивала особо, – и вынул из-под кровати башмаки. Потом прошел в кухню, открыл холодильник, вынул картонную упаковку с апельсиновым соком и сделал несколько глотков. Затем направился в ванную, где сполоснул лицо и почистил зубы. Глянувшее из зеркала лицо вполне тянуло на все его шестьдесят шесть лет, а может, и поболее того.

Вернувшись в спальню, вынул из комода бумажник. Портрет Мэри стоял на прежнем месте – улыбающаяся, постаревшая, но все такая же симпатичная и милая. Рак тогда к ней еще не подобрался.

Следуя многолетней привычке, а возможно, и отвлекшись на фотографию, Питерс открыл еще один ящик комода, где лежали кобура и револьвер тридцать восьмого калибра, и уже наполовину вынул было их, когда вспомнил, что на сей раз они ему не понадобятся.

Оружие можно оставить молодежи.

Вик поджидал его, сидя за рулем машины. Патрульный, которого он сначала не узнал, оказался Майлзом Харрисоном – он знал его еще пацаном. Майлз долгое время слыл у них маменькиным сынком и никак не мог научиться как следует водить машину, за что каждую зиму на его голову обрушивалось немало оплеух.

Питерс поприветствовал Майлза, спросил, как отец с матерью («Спасибо, все нормально»), после чего забрался на заднее сиденье. Машина тронулась, и он через остекленно-проволочный экран, разделявший салон на две половины, принялся смотреть им в затылки.

Неслабо для экс-шерифа, – с ухмылкой подумал Питерс.

Где-то через полчаса выпитое виски стало искать выход наружу; почувствовав это, он постарался дышать не так часто.

Кухня скорее походила на бойню.

Как, только Питерс вошел и увидел, что осталось от тел женщины и молодой няни, он сразу понял, ктоздесь побывал. Впрочем, он догадался об этом уже тогда, когда увидел забрызганные мочой ступеньки дома – кто-то явно решил пометитьсвою территорию.

Манетти, как ему показалось, тоже все понял.

– Ну вот, теперь видишь, зачем я тебя пригласил, – сказал шериф.

Питерс кивнул.

– Нам позвонила мать сиделки. Ее дочери Нэнси Энн Дэвид в прошлом марте исполнилось шестнадцать лет. Мать сказала, что когда начало смеркаться, она принялась названивать сюда, но к телефону никто не подходил. Потом попробовала еще несколько раз, а когда и потом никто не ответил, решила позвонить нам.

– А женщина?

Он глянул на распростертое на полу тело. Как и лежавшая на столе сиделка, оно было обнажено, руки и ноги также отсутствовали. В груди зияла рана, которую кто-то, ломая ребра, постарался раздвинуть как можно шире – в том месте, где полагалось находиться сердцу, чернела пустота. Череп был расколот, мозги исчезли; по всему полу тянулись внутренности.

– Лорин Эллен Кэлтсес, тридцати шести лет. Разведена. Мужа зовут Дин Аллан Кэлтсес. Мы посадили его под замок, но я уже имел удовольствие переговорить с ним. Судя по всему, ни до одной из них ему не было никакого дела, хотя он все же признал, что пару-тройку раз отвешивал бывшей супруге оплеухи. Правда, как мне представляется, это не тот след. Кроме того, его, похоже, не на шутку встревожила судьба младенца.

– А сколько ему, этому младенцу?