Андрей с удовольствием наблюдал за Виктором. Большое дело — уметь подойти к разным людям без наигранной простоты. У Виктора получалось это с пленяющей естественностью.

Кто-то рядом с Андреем сказал:

— Напористый мужик. Дотошный.

Андрей обрадовался, будто это его похвалили. Он гордился сейчас своим другом. Наблюдая за Виктором, он примеривал к себе все, что ему в нем нравилось. Сила Виктора заключалась в умении обращаться с людьми. У него был свой продуманный стиль. Честно говоря, Андрей пытался несколько раз скопировать, манеры Виктора, — похлопывал по плечу, ругался, запросто болтал с рабочими, играл на их самолюбии и так далее. Оставалось ощущение стыда, как будто он совершал что-то оскорбительное по отношению к этим людям, обманывал их.

Возле злополучного генератора Кривицкий и Борис Зиновьич присоединяли приборы. Виктор мельком оглядел собранную установку и принялся расспрашивать Бориса Зиновьича о здоровье жены. Борис Зиновьич выпрямился, держа в руке провод, пальцем другой руки прижал нужное место на чертеже. Отвечая Потапенко, он переминался с ноги на ногу с видом школьника, попавшегося на глаза нудному учителю. Когда Виктор в сопровождении свиты двинулся дальше, Борис Зиновьич посмотрел на зажатый в руке провод, на схему и, восстанавливая нарушенный ход мыслей, ни к кому не обращаясь, покачал головой:

— Демокра-ат!

По его тону трудно было разобрать, какой смысл он вкладывал в это слово.

Началось испытание. Оно заняло всего несколько минут, полностью подтвердив предположения Бориса Зиновьича. Все трое почувствовали себя именинниками; Андрей пришел в болтливое настроение — верный признак удачи.

— Представьте себе, еще вчера вечером сидели мы трое по своим комнатам и ломали головы, — рассуждал он. — Мудрили все врозь, и так могли мудрить еще год. Хорошо, что Кривицкий показал вам свои замеры. Вот, кстати, где надо искать стиль научной работы, — погрозил он пальцем Кривицкому, словно до этого спорил с ним.

Кривицкий напомнил о заключении Долгина.

— Эх, вы, — разочарованно сказал Андрей. — Мы обнаружили любопытнейшее явление, вас же заботят какие-то бумажки.

— А вам известно изречение Долгина? — иронически осведомился Кривицкий. — Без бумажки — ты букашка, а с бумажкой- человек!

Борис Зиновьич до отказа подтянул затрепанный галстук.

— Желательно было бы, Андрей Николаевич, генератор в ремонт не выводить. У нас график собьется.

— Тебе одна забота, — проворчал Кривицкий. — А от нас потребуют доказательств. Почему не выводить? Придется все точненько рассчитать.

— Я сейчас посоветуюсь с Потапенко, — сказал Андрей. Борис Зиновьич и Кривицкий переглянулись и молча начали отсоединять приборы.

Потапенко находился у крайнего агрегата, где мостовой кран осторожно опускал ротор турбины; такелажники, слесари, инженеры напряженно следили за движением огромного ротора, будто поддерживая его со всех сторон своими пристальными взглядами.

Бригадир монтажников подал крановщице команду «стоп». Ротор повис, покачиваясь над самыми подшипниками. Бригадир начал измерять зазоры, подсовывать деревянные подкладки. Присутствие начальства его явно нервировало. Он замялся и показал крановщице пальцем — снова поднимай вверх.

Андрей издали увидел, как Виктор тронул бригадира за плечо, сердито закричал на него. Тот помотал головой, видимо отказывался. Черные брови Виктора гневно сомкнулись.

— Раззява! Сапожники… — долетело до Андрея.

Отстранив бригадира, Потапенко сам дал знак крановщице. Тросы дрогнули, ротор плавно качнулся в сторону. Виктор, продолжая одной рукой показывать, другой ловко действовал деревянными подкладками. Он работал легко, улыбаясь, бесстрашно подсовываясь под качающуюся стальную махину. Он сочно, с азартом поругивался, и постепенно вокруг прояснело, люди повеселели, задвигались быстрее, ротор уверенно пошел вниз и мягко лег на подшипники.

— Виктор Григорьевич, вы — бог! — пропел начальник цеха, подавая ему паклю. Вытирая перепачканные в масле руки, Виктор подошел к Андрею.

Разгоряченные глаза его весело блестели.

Андрей был восхищен.

— Они бы тут еще битый час провозились, — самодовольно сказал Виктор.

Охваченный гордостью за Виктора, Андрей начал с восторгом рассказывать о сообразительности Бориса Зиновьича и о результатах испытания.

— Значит, нашли, — не дослушав, сказал Виктор и повернулся к директору станции.

— Нет, я вижу, ты не понял, — огорчился Андрей. Он начал быстро чертить пальцем на лакированном кожухе генератора.

— Смотри сюда. Остроумно? Теперь ясно, какая бессмыслица подозревать обмотки.

Виктор вздохнул. Поодаль стояли, ожидая его, директор станции и начальники цехов.

— От тебя требуется дать заключение, — с холодком говорил он. — Либо выводить генератор в ремонт, либо ты гарантируешь его безупречную работу. В последнем случае ответственность ложится на тебя. Кроме того, придется детально рассчитать новый режим. На кой тебе возиться… Я делаю все, чтобы ты мог заниматься своим прибором, ты же сам себе болячки наживаешь. Напиши, что гипотеза этого Бориса Зиновьича заслуживает рассмотрения, но, поскольку она нуждается в добавочном исследовании, целесообразно, во избежание риска, вывести генератор в ремонт. И будешь спать спокойно. Я тебе плохого не посоветую.

Виктор направился к инженерам, Андрей шел за ним, споря, доказывая, не обращая внимания на насмешливые и удивленные взгляды окружающих.

— Как у вас со спецодеждой? — спросил Виктор у директора, и все громко, наперебой заговорили, оттеснив Андрея в сторону.

Назавтра, прежде чем подписать заключение, Андрей показал его Кривицкому. Прочитав, Кривицкий посерьезнел и сказал, что такое заключение — это перчатка, брошенная в лицо техотделу.

— Перчатка! — Обращаться к Лобанову с подобными предостережениями было так же разумно, как заливать огонь бензином. — Написано правильно? — ожесточенно переспросил Андрей.

— Технически да, но форма!.. К чему такие выражения: «перестраховка», «верхоглядская ссылка на обмотки»? Или вот еще…

— Раз правильно, так нечего поливать сиропом. А насчет перчатки — глупости. У вас устарелые понятия о служебных отношениях.

— Возможно, — миролюбиво согласился Кривицкий. Иногда он сам поражался, как добродушно он сносит замечания этого лопоухого мальчишки. — Все же, знаете, лучше молчать, чем говорить, и лучше говорить, чем писать.

Если уж на то пошло, позвольте подписать эту бумагу мне.

— Убирайтесь к черту с вашим благородством! — огрызнулся Андрей. — За кого вы меня принимаете?

Проследив, как он, царапая пером, размашисто расписывался, Кривицкий вздохнул. Ему было жаль Лобанова. Чем дальше, тем больше он убеждался, что Лобанову не ужиться с этим «террариумом», как называл он компанию Долгина.

«Ваш Лобанов годится для лаборатории, как Адмиралтейская игла для зубочистки или как телескоп для театра», — доказывал он Борисову. Если переделать Лобанова невозможно, так следует хотя бы удержать его от безрассудных поступков.

— Хорошо, я уберусь, — сказал он. — С одним условием: давайте все расчеты сделаем мы с Борисовым. А вы отражайте атаки Долгина. И займитесь наконец вашим прибором!

Андрей погрустнел:

— Надо еще поездить по станциям… Иначе я всякий раз буду попадать впросак, вроде как с вашим Борисом Зиновьичем.

— Это все хорошо, но трубы…

— Какие трубы?

— Я слышу, как Долгин трубит боевой сигнал, — мрачно сказал Кривицкий, — он нам объявит войну. Увидите.

Проницательность этого скептика удручала Андрея. Пока что Кривицкий во многом уже оказался прав. Из всех обещаний главный инженер до сих пор выполнил одно: через несколько дней после их разговора он направил к Лобанову свою секретаршу.

Андрею подобные девицы казались на одно лицо — надменная пустышка, сияющая отраженным светом своего начальника, специалистка по телефонным разговорам и затачиванию карандашей.

Представшее перед ним надушенное зеленое платьице, увенчанное кондитерским сооружением из шоколадных волос, как нельзя более соответствовало этому стандарту.