Конечно, все здесь было чудом: прозрачная голубая вода морского залива, пестрая мозаика гальки, обкатанной морем, а рядом – прохлада просторного грота. И снова – море, в котором можно просто лежать на спине, не шевелясь, глядя в просторное синее небо, а морская вода баюкает, покоит.

Все было хорошо, словно в сказке. Но порою какой-то неясной тревогой ощущалось безлюдье: в белокаменном дворце с амфиладами пустых гулких залов, на берегу, на галечном пляже, на море. Вспомнилось, как совсем недавно, у бабушки, на Дону, счастливо визжали девчонки-племянницы, поднимая тучи брызг; и малый Андрюшка плескался на мелководье, сияли глаза его. Сюда бы эту детвору.

Пустынны, безлюдны были дворцовый ансамбль, берег и море. Лишь в небе, порою негромко, рокотал небольшой вертолет, облетая остров.

А потом был вечер. Безлунная ночь. От садов, миртовых зарослей, оливковых рощ доносилось пенье цикад. Зеленые светляки, их несметные хороводы, казалось, освещали остров призрачным таинственным зеленым светом. Стая дельфинов вошла в залив, чтобы поближе увидеть сказочное зрелище. Дельфины играли, исчезая в глубине и выходя на поверхность с глубоким вздохом.

Здесь, на берегу, объявился Феликс, спросил:

– Как день провели? Понравилось?

Усталый от долгого дня и его потрясений, для души не малых, Илья выдохнул:

– Хорошо у вас.

Перед глазами закружилось все за день увиденное: просторное море, острова с высоты полета, из моря встающий остров, прозрачная голубая вода, мягкая корочка соли на плечах после купанья, тропинка, взбегающая на золотистый холм, торжественный хор цикад, вершина, теплая каменная скамья, синий простор, от которого пьянеешь, апельсиновые сады, старые дуплистые оливы – им век и век! – белый дворец, подводное царство и, конечно, ночное море, волшебный сон его, с дельфинами, светляками.

– Как хорошо, – повторил он. – Просто… – не мог он подобрать слово, а потом его осенило: – Эутопос. Утопия. Благословенное место.

Это для маловеров утопия – всего лишь мечта и место, которого нет.

Оно есть. И оно – здесь, – закончил он со вздохом.

– Да, да… – согласился Феликс. – Я люблю этот остров и дом. Правда, редко здесь бываю. Но потом, на покое, я буду жить именно здесь.

Море, яхта, батискаф…

– Когда потом? – тихо и как-то безнадежно произнес Илья, понимая ответ.

– Еще лет пять-десять. И все, тогда можно на покой.

– Господи… Целых десять лет ожиданья? – искренне, но так же безнадежно-горько произнес Илья. – Зачем? У вас все есть. Вот и начните со дня завтрашнего, а еще лучше – с сегодняшнего, прямо сейчас. Зачем ждать?

Он спрашивал, заранее зная, что никакого ответа не будет, а в лучшем случае – лишь добрая усмешка над человеком, ничего не понимающим в жизни. Хотя как раз в жизни людской он понимал теперь многое, потому что познал тьму. Но как рассказать об этом?

Оставалось лишь жалеть людей и, потаясь, плакать о них.

Добрая усмешка на лице Феликса появилась и в самом деле. Усмешка, долгий выдох за день уставшего человека. И печальная мысль о том, как легко можно устроить счастливую жизнь для человека тебе вовсе не знакомого. Раз-два – и готово. Чужу беду рукой разведу.

Разве может понять его этот еще мальчишка? И другие, которые старше и должны быть мудрей. Даже родная мать. Милая, любящая мама.

И жена – тоже. И, наверное, дочь. Их мудрость – только для себя.

А чтобы понять другого, надо – всего-навсего! – прожить за него в его шкуре. С первого вздоха и до мгновения нынешнего.

Бедное еврейское детство, безотцовщина, зависть к одноклассникам, которые живут не в пример лучше. А он – рыжий, конопатый, золотушный, в вечных пятнах зеленки, которую он ненавидел. Пока да пока он выправился. Всегда знал: он умнее других, но что проку. Свои школьные годы он ненавидел. А потом…

А потом – словно чудо. Но это не было чудом. Это была работа. Долгая работа. Это была схватка, драка людей умных и сильных, кое-как прикрытая, чтобы не брызгала кровь.

Вначале все будто сон: вот-вот по рукам дадут, голову оторвут, все окажется миражом и растает. Позднее пришло холодное осознание реальности: все в твоих руках, нельзя лишь упустить, промахнуться, опоздать.

И везде нужно было идти не напрямую, а обходя, подкапываясь, льстя и подкупая глупых и жадных; загодя чуять опасность звериным чутьем и вовремя отступать, чтобы снова обходом, но идти вперед. Зная по горькому опыту, что у тебя нет друзей и соратников. Только соперники и враги.

А если улыбается, клянется в дружбе, то будь особенно начеку.

Продаст и предаст.

Дважды он был на пороге гибели, но выжил. Десять раз – в двух шагах от разорения. И теперь остановиться значило если не проиграть, то уж точно предать самого себя, начиная с того золотушного мальчика, который в бессильных слезах шептал и шептал: "Я покажу вам… Вы все узнаете… Вы все…" Мальчика, а потом – юношу. Предать свои цели, свои надежды, а значит, свою жизнь. Нет, нет и нет! Надо завершить начатое. Тем более что самое страшное и самое тяжкое уже позади. И он еще не устал. И вовсе не опьянел, не захлебнулся деньгами и властью их. Напротив, чем далее, тем трезвее понимал, что нынешнее его состояние – еще не власть. Он, как и прежде, в крепкой узде.

Такая страна. Такие правители. И приходится, как и прежде, идти не напрямую, но обходя, подкапываясь, подкупая и льстя и отступая порой. А этого уже не хотелось. Во-первых, гордость – не пустое понятие. Прежде спрятанная, она просыпалась все чаще. Во-вторых, было жалко времени. Жизнь коротка. А настоящая власть ему нужна была для того, чтобы не мешали работать. И кажется, он нашел способ взять эту власть. Даже два способа, два направления к одной цели.

Двигаться с двух сторон. Пусть угадывают: где главное? Пусть гадают.

И в конце концов слишком поздно поймут. Это уже будет настоящая победа.

И вот тогда можно будет улыбнуться этому милому молодому человеку и легко сказать: "Конечно… Зачем ждать, когда уже сегодня…" И вместе с ним отправиться куда-нибудь на яхте.

Но этот час еще не настал. А в сегодняшнем дне Феликса ожидали на другой гостевой стороне острова праздничный фейерверк, прощание.

И потому он улыбнулся, сказал Илье: "Ничего. Мы еще с вами поплаваем". И тут же унес его небольшой вертолет, прямо с берега.

Ночью Илья спал плохо, думал, засыпал, что-то грезилось ему недоброе, хотя за раскрытым окном дышало море.

Он проснулся поздно, но успел искупаться, поплавать.

Служитель, подавший завтрак, сказал:

– Феликс Осипович просит извинить. Его не будет.

Потом был обратный путь, более спокойный, в том же самолете. Сидели все вместе. И Тимофей был с ними. На вопросы тетушки и брата Илья ответил коротко:

– Да, у него… Там – дворец, там – сады, там – сказка.

Алексей, обычно сдержанный, не мог и не хотел скрывать восхищения:

– Вот так настоящие люди живут! Так надо жить! А последний аккорд?

Ты же не был… Ты такое пропустил. Это высший класс! Это – Феликс!

Два миллиона долларов – морю.

– Два миллиона двести сорок тысяч, – уточнил Тимофей.

– Ну и что, Тимоша? – махнула рукой Ангелина. – Такие люди имеют право… Для них это безделица. Молодой Баснер, Наум, сумел в Ницце за неделю спустить двадцать миллионов евро. А Баснер-старший строит вторую яхту, которая обойдется ему в триста миллионов. Мне

Вайнштейны рассказывали.

– Да дело не в деньгах, – объяснил Тимофей. – Феликс тоже не обеднеет. Но сколько было мороки с этой амфорой: искали, старались, в Англии нашли. Добивались разрешения на вывоз. Коту под хвост наши старания.

– Но какой жест! Ты не видел! – с восторгом рассказывал брату

Алексей. – Вертолет, прожекторы, голос с неба, Феликса голос:

"Спасибо всем! Эту амфору, ваш подарок, я возвращаю вечности, морю,