— Ла-а-адно, — протянул он, взглянув на второго офицера.

— Да брось ты, Из. Просто закинь их на заднее сидение рядом с собакой-убийцей.

Они дружно расхохотались, точно все это было забавной игрой. Я остановилась и уставилась на них, переводя взгляд с одного офицера на другого, то поднимая, то опуская подбородок и позволяя им продолжать. Когда они вдоволь насмеялись, Изард положил инструменты рядом с Икасом.

Я села на переднее сидение рядом с мистером Мускулом, также известным как офицер Бауэлс, а офицер Изард следовал за нами на своей машине. Бауэлс сообщил кому-то по рации о грузовике и назвал несколько цифр, значение которых я не поняла. Может быть, это был какой-то код в стиле: «Что я сделаю с ненормальной девчонкой?»

Я показала им, где располагался наш лагерь. Мы пулей помчались обратно к горе. Я никуда не заворачивала, потому что боялась не найти дороги обратно. К сожалению, за время моего отсутствия Джимми так и не появился. Моя записка лежала в том же месте, где я ее оставила.

Собрали поисковую группу. Это вселило в меня надежду. Они попросили меня описать отца. Я сказала, что он не был таким высоким как офицер Изард, и что ростом он был немного выше офицера Бауэлса, только не такой «толстый». Офицера Изарда явно позабавило, что я назвала его напарника толстым. Я также сказала, что у отца были черные волосы с сединой, которые он заплетал в две косы. Затем я напомнила, что его зовут Джимми и попросила обязательно его найти, после чего замолчала из страха заплакать. Джимми никогда не плакал, и я тоже не хотела.

Начались поиски. Они продолжались в течение недели. Все это время я жила в доме, где помимо меня находилось еще шестеро детей. Их родители оказались милыми, и в первые несколько дней они кормили меня пиццей. Я ходила в церковь три воскресенья подряд, где пела песни о парне по имени Иисус, которые мне очень нравились. Я спросила у женщины, которая руководила хором, не знает ли она песен Вилли Нельсона. Но она не знала. Может быть, это было даже к лучшему. Потому что песни Вилли Нельсона напоминали бы мне о Джимми, по которому я очень скучала. Дом, в котором я остановилась, был приютом — местом, где живут дети, которым некуда пойти. Я спросила об этом у социального работника, когда та попросила меня рассказать о себе. Я не знала, был ли Джимми моим настоящим отцом. Он никогда не касался этой темы. Так что моя личность была окутана тайной.

— Ты можешь рассказать мне что-нибудь о своей маме? — спросила меня социальный работник. Вопрос был задан вежливо, но мне не хотелось отвечать на него.

— Она умерла.

Это все, что я знала.

— Ты помнишь, как ее звали?

Однажды я спросила об этом Джимми. Он ответил, что понятия не имеет. Сказал, что я называла ее мамой, как и положено двухлетнему ребенку. Вряд ли это было правдой. Но я была маленькой и доверчивой. У Джимми имелся черно-белый телевизор с антенной, которую я называла «заячьими ушками». Он ловил только канал ПиБиС, и был моим единственным окном во внешний мир. Улица Сезам, Артур и Антикварные гастроли. Я ничего не знала об отношениях между мужчиной и женщиной. И ничего не знала о детях. Детей подбрасывали, их приносил аист или выдавали в больницах. Поэтому я не подозревала, что когда отец не знает имя матери своего ребенка — это странно.

— Я называла ее мамой.

Женщина выглядела озадаченной.

— Ты же понимаешь, что я имею в виду другое? Уверена, твой папа знал, как зовут твою маму, и говорил тебе.

— Нет. Он не знал. Он не был знаком с ней очень близко. Просто однажды она отдала ему меня и скрылась. А потом умерла.

— Значит, они никогда не были женаты?

— Нет.

— Почему ты называешь его Джимми, а не папа?

— Не знаю. Может быть, потому что он не вел себя как папа? Иногда я называла его так, но в большинстве случаев он был просто Джимми.

— Ты знаешь свою тетю?

— У меня есть тетя?

— Шерил Шиверс. Ее адрес записан в книжке твоего отца. Она приходится ему сводной сестрой.

— Шерил? — постаралась припомнить я. Квартира. Мы были там пару раз. Никогда не оставались надолго. Обычно я всегда ждала в грузовике. Я видела Шерил всего раз, когда болела. Джимми волновался и принес меня к ней. Она дала мне какие-то лекарства… антибиотики, кажется, так они называются.

— Я не очень хорошо ее знаю.

Женщина вздохнула и отложила ручку. Она запустила пальцы в волосы. Ей бы следовало перестать это делать, потому что они тут же вставали дыбом. Я бы могла заплести их в косы. Я здорово это делала. Но я не была уверена, что она позволит мне это, поэтому сидела тихо.

— Ни свидетельства о рождении, ни сертификата о прививках, ни школьных записей… что мне делать со всем этим? Она как младенец Моисей, ей-богу, — бормотала женщина себе под нос, точно так же, как любил делать Джимми, составляя список покупок.

Я сказала социальному работнику, что у Джимми есть семья в резервации Оклахомы, но мы не знакомы. Это была правда. Они ничего обо мне не знали и едва ли захотели бы узнать. Это меня вполне устраивало. Оклахома находилась слишком далеко отсюда, а мне нужно было быть поблизости, когда найдется Джимми. Копы опросили Шерил. Потом она рассказывала мне, что они утроили ей допрос с пристрастием. Шерил жила в Боулдер-Сити, недалеко от приюта, в котором я находилась. И что удивительно, она согласилась забрать меня.

Она носила фамилию Шиверс, а не Ичхоук, но это, подозреваю, не имело значения. Она совершенно не была похожа на Джимми. Её кожа не была такой смуглой, как у него, а волосы были светлыми. Она ярко красилась, поэтому невозможно было сказать, как она выглядит на самом деле под слоем косметики. Когда мы впервые встретились, я постаралась разглядеть её истинное лицо, как советовал Джимми, который учил меня видеть красоту того или иного дерева даже под грубой оболочкой. К сожалению, видеть прекрасное в деревьях было намного проще, чем в Шерил. Мне разрешили забрать с собой ящик с инструментами, а Икаса отправили в приют для животных. Офицер сказал, что его нужно показать врачу. Но я опасалась, что псу уже ничем не поможешь. Он слишком сильно пострадал. Я тоже. Но никто этого не заметил.

— Завоевывая новые территории и племена, древние римляне, как правило, сохраняли их культурные особенности. Более того, пленные обладали правами и могли избирать губернатора от той или иной захваченной области. — Уилсон стоял, опершись на доску, его поза выдавала расслабленность, а руки были скрещены на груди.

— Это одно из многих обстоятельств, объясняющих успех римлян. Завоевав ту или иную территорию, они оставляли проигравшим возможность быть собой. Когда я работал в корпусе мира в Африке, одна женщина сказала мне нечто такое, о чем я думаю до сих пор. Она сказала: «Африка не станет приспосабливаться к тебе, ты должен приспособиться к Африке». И это утверждение справедливо не только здесь, а вообще везде. В какую бы школу ты ни пошел, в какую бы страну ни прибыл. Переехав в шестнадцать лет в Соединенные Штаты Америки, я увидел, насколько отличается местный язык от привычного мне английского. И тогда я начал приспосабливаться к Америке. Я не ожидал, что люди поймут меня или сделают скидку на мое происхождение. Американцы говорят по-английски, но у них другой акцент, другое произношение, другие фразы, другие определения… Я помню, как однажды спросил у товарищей по кампусу, не найдется ли у них огонька. Откуда мне было знать, что здесь это слово означает «педик»? В Блайте бы сразу поняли, что я имел в виду сигареты. Там была специальная площадка, на которую я часто выходил покурить, потому что мне казалось, что курение делает меня старше и солиднее.

— Что еще за Блайт? — спросил кто-то из класса, явно впечатленный тем, что Уилсон произнес слово «педик».

— Блайт — сленговое название Британии. У нас тоже есть слова и выражения, которые покажутся вам бессмысленными. Если всю жизнь живешь в Лондоне, а потом перебираешься в штаты, то без переводчика не обойтись. К счастью, в универе у меня были приятели, которые помогали мне с языком. Мне потребовались годы на «американизацию», но до сих пор в моей речи слышен британский акцент. Так что теперь, если я скажу что-то нелепое или непристойное, знайте, что это связано с моим происхождением.