— Ваша дочь когда-нибудь надолго пропадала из дома без предупреждения?

Ёсико потушила сигарету, вдавив ее в пепельницу, и тотчас прикурила новую.

— Не было такого. Если когда и ночевала у друзей, на следующий день обязательно возвращалась домой.

Свои отлучки Мисао называла «выпусканием пара». («Если время от времени не выпускать пар, я просто взорвусь».)

— Она не оставила записки?

— Нет.

— Когда она уходила из дому, при ней были какие-нибудь вещи? Что-нибудь вроде дорожной сумки?

Ёсико, отведя глаза, сердито фыркнула:

— Я с этой дрянью практически не общаюсь, — сказала она, метнув на Эцуко злобный взгляд, точно нарываясь на ссору. — Даже когда она дома, со мной практически не разговаривает. Дома она или нет, я узнаю лишь по тому, спустилась ли она к ужину. Откуда мне знать, что она с собой взяла!

Ёсико говорила все более резким тоном, но за этим чувствовалась попытка оправдаться.

— В таком случае, не исключено, что она исчезла не девятого, а намного раньше?

— В последний раз я ее видела восьмого, за ужином. В тот же вечер — было около одиннадцати — я крикнула, чтобы она приняла ванну, и, не дождавшись ответа, заглянула в комнату. Ее там не было.

Судя по прежним «загулам» Мисао, если она ушла из дому восьмого, то девятого должна была вернуться. Видимо, именно так рассуждала Ёсико, поэтому не придала особого значения исчезновению дочери.

Но и вечером девятого Мисао не вернулась. Тогда Ёсико позвонила Эцуко. Было уже около полуночи, Эцуко спала.

С первых же слов началась истерика: «Верните мне мою дочь!»

— Получается, сегодня — уже четвертый день. Где же она может быть?

Эцуко вспомнила хорошенькое личико Мисао. При первой личной встрече, около месяца назад, она подумала, что Мисао намного краше, чем можно было вообразить по голосу. Семнадцатилетняя девушка давно миновала этап, когда говорят: «Подрастет, будет настоящей красавицей». Она уже была образцом совершенства.

— Вы всех опросили? Помимо меня, у нее есть одноклассницы, друзья.

— У нее нет подруг-одноклассниц, она школу практически не посещает.

— А бойфренд у нее есть?

— Она якшается с каким-то хулиганьем, — отрезала Ёсико, уклонившись от прямого ответа, и вновь потянулась за сигаретой.

— Мне неловко спрашивать, но в полицию вы не обращались?

Зажав в губах сигарету и держа в руке зажигалку, Ёсико выпучила глаза:

— При чем здесь полиция?

— Вы могли подать заявление на розыск.

— С какой стати я стану поднимать на уши полицию? Мисао и так вернется!

Подразумевалось, что будет верхом неприличия, если она сообщит полиции, а Мисао вдруг явится сама.

Эцуко была возмущена, но вдруг ей стало понятно.

Эта женщина нисколечко не верит, что с ее дочерью могла случиться какая-то беда. Просто ей нестерпима мысль, что Мисао самовольно ушла из дома и живет у людей, о которых она, мать, ничего не знает. На одну ночь она еще способна закрыть глаза, но более продолжительное отсутствие дочери приводит ее в ярость.

Очевидно, Ёсико Каибара не различает любовь и жажду единоличного обладания. Она не допускает мысли, что дочь может иметь друзей, которым доверяет больше, чем своей матери. Это ее злит. И теперь она срывает свою злость на ней, Эцуко Сингёдзи.

— Простите, но почему вы решили, что Мисао находится у меня?

Ёсико угрюмо молчала.

— Мисао часто рассказывала обо мне?

— Часто, — ответила Ёсико неохотно. — «Госпожа Сингёдзи из ”Неверленда” и та понимает меня лучше, чем ты», все в таком духе. И это она мне, своей матери!

— И отсюда вы сделали вывод, что она пошла ко мне?

Ёсико не ответила.

— Вряд ли она считала меня своей близкой подругой, — вздохнула Эцуко.

Ёсико презрительно выпятила губы, демонстрируя, что она в этом нисколько не сомневается.

— И все же, — сказала она резко, — Мисао ведь была у вас дома?

Эцуко кивнула:

— Один раз.

— Но у меня создалось впечатление, что она относилась к вам с большим доверием.

— И все же, посторонний есть посторонний, — твердо сказала Эцуко. — В ее жизни есть области, куда мне вход закрыт. И не только мне — всем. Впрочем, у любого человека есть такие заповедные зоны, разве нет? Я не считаю, что близкие отношения — это возможность залезать друг другу в душу.

Ёсико смутилась.

— Что вы хотите этим сказать?

— Существуют вещи, которые ваша дочь может решать по своему усмотрению. Другими словами, у Мисао есть свой собственный мир.

— Да она же еще ребенок!

— Это ничего не значит, — Эцуко подалась вперед. — Главное, чтобы она не запиралась в своем внутреннем мире. Если с этим все в порядке, думаю, вам не о чем беспокоиться. Мисао — девочка умная.

— И это несмотря на то, что она уже три — четыре дня не возвращается домой? Вы так безответственно рассуждаете только потому, что она не ваш ребенок!

— Именно поэтому я и пытаюсь вам втолковать, — терпеливо ответила Эцуко, — сейчас не время обсуждать ее поступки или образ мыслей. Ведь раньше она никогда надолго не отлучалась из дома, верно? Не исключено, что она попала в какую-то беду. Госпожа Каибара, надо обратиться в полицию. Теперь, когда вы убедились, что я ни при чем, что я не прячу ее в своем доме, вам следует расспросить ее друзей и знакомых. Если в конце концов Мисао найдется, ругайте ее сколько угодно, но это все же лучше, чем сидеть сложа руки.

Вообще-то, Эцуко казалось невероятно странным, что Ёсико до сих пор не обратилась в полицию и даже не помышляла об этом.

Но Ёсико сделала непонимающее лицо, как будто с ней говорили на иностранном языке. Вероятно, она не допускала возможности, чтобы Мисао ни с того, ни с сего попала в какую-либо беду.

Немного погодя Ёсико внезапно открыла сумочку и достала из нее тетрадь большого формата. И чуть ли не швырнула на стол.

— Это ее дневник.

Эцуко нахмурилась.

— Он был в ее комнате?

— Хотела узнать, куда она могла пойти, решила поискать в ее вещах что-нибудь вроде телефонной книжки и нашла вот это.

Действительно, как иначе она бы могла заполучить мой телефон? — подумала Эцуко, но ее выводила из себя бесцеремонность этой дамочки.

— Пишет всякую чушь.

— Вы посмотрели?

Дневник Мисао был из тех, что запираются на маленький замочек. На обложке с цветочным узором выведено серебром: «Дневник». Замочек сломан.

— Открыла с помощью отвертки, — простодушно заявила Ёсико. — Посмотрите, посмотрите. Может, вы что-нибудь поймете.

Эцуко не сразу решилась взять в руки дневник. Ей казалось, что прочитав его без разрешения, она совершит предательство по отношению к Мисао.

— Читайте! — настаивала Ёсико. — Я, мать, разрешаю. Это же экстренный случай. Вы сами сказали!

Эцуко пропустила мимо ушей «разрешение» Ёсико. Но пообещав себе, что при случае попросит у Мисао прощения, открыла дневник.

Она впервые видела написанное ее рукой. У девочки оказался четкий, твердый почерк с легким наклоном вправо, без модных завитушек.

В дневнике на каждый день отводилось по странице, но многие были пусты. Мисао не столько вела дневник, сколько делала заметки на память: «6 вечера, Loft», «Покупки в My City»… Такого рода короткие записи занимали большую часть дневника.

Пролистав его, она обнаружила, что записи заканчивались седьмым августа, дальше шли пустые страницы.

Запись от седьмого числа состояла из одной строки:

«Завтра попытаюсь дойти до седьмого уровня. Безвозвратно?»

«Безвозвратно?» — несколько раз повторила про себя Эцуко.

А ведь так и получилось, Мисао не вернулась — на этой записи дневник оборвался.

Иначе говоря, она каким-то образом предвидела, что не вернется домой?

Подняв глаза, Эцуко посмотрела на Ёсико. Та в свою очередь смотрела на нее, куря очередную сигарету.

— Что означает эта запись седьмого августа? — спросила Эцуко.

— Понятия не имею.

Пролистала несколько страниц назад. Двадцатого июля вновь мелькнуло слово «уровень»: