К вечеру мы дошли до самой середины острова; в прозрачном воздухе с мельчайшими подробностями просматривались все вулканические провалы и горные кряжи. Из центрального кратера расходились лучами огромные базальтовые гребни, постепенно сглаживаясь к побережью.

А вокруг острова – необъятный ярко-синий водный простор: горизонт так далек, что по известной оптической иллюзии океан представляется огромной вогнутой линзой, края которой кажутся выше самых высоких островных вершин; лишь одна Орохена,[67] великанша меж таитянскими горами, вздымала над всем величавым пейзажем мрачную свою главу. Остров по синей глади опоясывало белоснежное кольцо коралловых рифов, линия вечных прибоев. Вдалеке виднелись два небольших острова – Тобауаи-Ману и Моореа; над их сизоватыми вершинами парили разноцветные облачка, словно подвешенные в безбрежном просторе.

С высоты, будто из потустороннего мира, взирали мы на величие полинезийской природы. Поразительная красота! Мы сидели рядышком на камнях и, потрясенные, молчали. Наконец Рараху промолвила:

– Э Лоти, э ахо та ое манао ити? (Лоти, о чем ты думаешь?)

Я отвечал:

– Милая девочка, вряд ли ты поймешь мои мысли. Я думаю о том, что в океане рассеяны эти Богом забытые острова. И живет на них загадочный народ, которому в недалеком будущем суждено исчезнуть; что ты, малышка, дитя этого первобытного народа, и что я, сын Старого Света, рожденный на противоположной стороне земли, сижу с тобою на вершине дикого острова, вдали от всех смертных, и что я тебя люблю.

Видишь ли, Рараху, давным-давно, когда еще на планете не было ни одного человека, страшная рука бога Атуа[68] воздвигла эта горы из морской пучины, и остров Таити, раскаленный как железо в горне, родился из бури и пламени. Первые дожди, охладившие землю после этого катаклизма, проложили русло, по которому и поныне течет ручей Фатауа. И величественный вид перед тобой вечен: он останется неизменным и через столетия, когда исчезнет полинезийская раса, когда о ней сохранятся лишь легенды и предания в старинных книгах…

– Лоти, любимый, – спросила она, – я одного не понимаю, как полинезийцы сюда добрались. Ведь у них и теперь нет таких кораблей, чтобы в случае необходимости покинуть эта острова. Библия учит, что люди сотворены в очень далеких краях, как же они оказались тут? Что бы ни говорили миссионеры, наш народ совсем не похож на твой. И я очень боюсь, ваш Спаситель искупил ваши грехи, а нас не знает…

В Европе рождалось весеннее утро, солнце должно было скоро взойти – здесь же быстро закатывалось, освещая прощальными золотыми лучами грандиозную картину. Большие тучи, дремавшие в базальтовых расщелинах у нас под ногами, окрасились медью; Моореа на горизонте рдел, как потухающий костер; его красные горные пики слепили глаза.

И вдруг пожар сразу потух, и стремительно, без сумерек, спустилась ночь. В бездонном небе засветился Южный Крест, а с ним и прочие созвездия…

– Лоти, – спросила Рараху, – а высоко ли надо подняться, чтобы увидеть твою страну?

С наступлением темноты на Рараху напал обычный страх…

Нет ничего подобного здешней ночной тишине. Шум далекого прибоя сюда не долетает. Даже веточка не хрустает, даже листок не шелохнется, воздух неподвижен… Только в необитаемом краю, где нет даже птиц, возможна такая полная тишина.

Вокруг чернели силуэты деревьев и папоротников – как и внизу, в знакомом лесу Фатауа, – но здесь в бледном свете звезд временами мерцала, кружа нам голову, синяя впадина Океана. А мы находились в плену возвышенного уединения и беспредельности.

Таити – одно из немногих мест в мире, где ночью в лесу можно без опаски улечься спать, укрывшись парео, на ложе из папоротников и опавших листьев. Так мы и поступили, правда, сперва найдя открытое место, чтобы не ждать никаких неприятностей от тупапаху. Впрочем, эти мрачные ночные бродяги предпочитают более людные места, а сюда, наверх, в необитаемую глушь, вряд ли подымаются…

Я долго лежал и глядел в небо. Звезды… Звезды… Мириады сверкающих звезд в захватывающей дух синей бездне; целая коллекция невидимых в Европе созвездий медленно поворачивается вокруг Южного Креста…

Рараху тоже лежала с широко открытыми глазами, то улыбаясь мне, то глядя в ночное небо… Звездные туманности Южного полушария фосфоресцировали, а между ними зияли пустые пространства, большие черные дыры без следов космической пыли; легко представляешь грозную апокалиптическую бездну…

…Вдруг мы увидели, как с Орохены спускается что-то ужасное, огромное, черное… нечто невероятное, какой-то вестник стихийного бедствия… В одно мгновенье нас окружила непроглядная мгла, промчался шквал, осыпая листья и сухие ветки – и тут же ливень окатил потоками ледяной воды…

Кое-как мы нащупали ствол большого дерева и укрылись под ним, тесно прижавшись друг к другу. Мы оба тряслись от холода, а Рараху еще и от страха…

Ливень промчался – и настало утро, разогнавшее тучи и ночных призраков. Мы смеялись, сушили на ясном солнце одежду, потом скудно, по-таитянски, позавтракав, пошли вниз.

К вечеру, страшно усталые и голодные, но без приключений, мы добрались до низовий Фатауа.

Навстречу нам попались двое незнакомых юношей. До пояса обнаженные, в туземных парео вокруг бедер, на головах венки из роз, как у Рараху… На палках через плечо у них висела превосходная добыча – огромные связки плодов хлебного дерева и ярко-красных бананов.

Мы устроились все вместе в цветущей лощине под благоухающей сенью лимонов.

Юноши стали тереть сухие палочки, и скоро в их ладонях блеснул язычок пламени; они разожгли большой костер, испекли в траве плоды и свой прекрасный ужин разделили с нами – так принято в здешних местах.

Рараху с этой прогулки вынесла такое множество волнующих впечатлений, будто съездила в дальние страны.

Ее неискушенному разуму открылось множество новых понятий – о беспредельности мира, о происхождении человеческих рас, о тайне их судеб…

В Папеэте было две законодательницы мод – Рараху и ее подруга Теурахи. Всем остальным они задавали тон – какие фасоны, цвета одежды, какие шляпки и венки носить…

Обычно они, бедненькие, ходили босиком и довольствовались весьма скромной роскошью – главным образом венками из свежих роз. Но прелестные юные лица, совершенные фигурки делали их очаровательными и в таком простом наряде.

Подруги часто выходили в море на хрупкой пироге, сами управляли ею и любили смеясь проплыть под самым носом «Рендира».

Когда они шли под парусом, то утлая их лодчонка, накренившись под свежим ветром, неслась с поразительной скоростью – а они, стоя в лодке, с горящими глазами и развевающимися волосами, походили на неких морских духов. Подружки так ловко справлялись со своим стремительным суденышком, что оно летело как стрела, оставляя за собой длинный пенистый след.