КУХНЯ

«Мясо белых людей похоже на спелые бананы», – уверял меня старый полинезийский вождь Хоатоару с острова Рутуа.[38] Сомневаться в его познаниях по этой части у меня не было оснований.

Однажды Рараху сильно рассердилась и назвала меня «длинной безногой ящерицей». Я ее не сразу понял.

В Полинезии змеи не водятся. И метиска, учительница Рараху, употребила эту перифразу,[39] чтобы объяснить, в каком облике дьявол соблазнил Еву.

Нот моя малышка и узнала, что есть на свете какая-то «длинная безногая ящерица» – злющая опасная тварь; вот так она меня и обозвала…

Ведь она ревновала, бедная малютка Рараху: она страдала, что Лоти не ей одной принадлежал.

Мысли о вечерах в Папеэте, куда бедняжку не пускали старики, о забавах других девушек будоражили ее воображение. Особенно занимали и сердили ее чаепития у китайцев: Тетуара не щадила девочку и красочно расписывала, как там допьяна напивались Фаимана, Териа и прочие разбитные девицы из королевской свиты. И Лоти там часто бывал, и даже за главного! Все мешалось в бедной головке Рараху, она ничего не могла понять…

От обиды и злости она скандалила, обзывая меня, потом расплакалась – это было гораздо убедительнее криков и оскорблений…

После этой ссоры меня редко встречали на вечеринках в Папеэте.

Я дольше оставался в Апире, иногда даже ужинал со стариком Тахаапаиру плодами хлебного дерева. До чего же печален закат в этой глуши! Но и великое очарование таится в этой печали. Дивно звучал в сумерках голос Рараху под высокими мрачными сводами вечерних деревьев. Иной раз я оставался до самой молитвы. Молились старики на диком странном языке, но ту же молитву и я учил в детстве на обратной стороне земли: «Отче наш, иже еси на небесех…» – вечная возвышенная молитва Спасителя нашего звучала здесь на таинственный лад, во мраке джунглей, в тишине тропических ночей, творимая медленно и степенно темнокожим старцем-призраком…

Рараху уже начинала ощущать НЕЧТО и впредь должна была ощутить еще горше… Что? Она и сама не могла точно определить своим умишком и еще менее – выразить словами первобытного языка. Она лишь смутно догадывалась, что между нею и Лоти – непреодолимая пропасть, целый мир неведомых идей и познаний. Она уже видела, как различны наши расы, воззрения, мельчайшие ощущения – даже простые очевидные вещи мы понимаем по-разному. Лоти одевался по-таитянски и говорил на ее языке, но был для нее по-прежнему «паупа» – человеком из баснословной страны за большими морями; одним из тех, что в последние годы принесли в Полинезию невиданные перемены и неслыханные новости.

Еще она знала: скоро Лоти покинет ее навсегда и вернется к себе на далекую родину… Она и представления не имела о таких головокружительных расстояниях, а Тахаапаиру говорил, что от Фатауа до моей страны все равно как до Луны…

Она рассуждала так: мне пятнадцать лет, я еще ребенок и для Лоти просто забава; поиграет и бросит, да скоро и забудет…

Но она ошибалась. Лоти стал и сам замечать, что он все сильнее привязывается к маленькой дикарке. Он уже взял ее в свое сердце.

Лоти не забывал о Джордже, которого таитяне называли Руери, о брате, сохранившем неизгладимые воспоминания об этой земле, и подозревал, что и с ним будет то же. Вполне возможно, что любовное приключение, начавшееся с легкой руки Тетуары, оставит в его жизни глубокий след…

В ранней юности бросился Лоти в треволнения светской жизни; слишком рано он приподнял завесу, скрывающую от детей зрелище мира сего, – шестнадцати лет закружился в вихре развлечений Лондона и Парижа и уже страдал в такие годы, когда обыкновенно только начинают думать…

Утомленный, отвернулся Лоти от света, на заре жизни своей уверившись, что уже все видел и испытал. Он тосковал, все ему приелось и опротивело, ведь он был чистым мечтательным ребенком, воспитанным в мирном счастливом семействе, пока не окунулся во взрослую жизнь. Хотя в душе он чувствовал себя маленьким одиноким дикарем, в сердце его гнездилось множество свежих мыслей и радужных грез. До того как Лоти приехал грезить в джунгли Океании, он уже много мечтал, одинокий, в лесах Йоркшира…

Лоти и Рараху, рожденные в противоположных концах земли, во многом были таинственно схожи. Оба привыкли к уединенному созерцанию в глуши; обоим нравилось часами молча лежать на траве; оба обожали музыку, мечты, сладкие фрукты, цветы и прохладную воду…

…И ни облачка на горизонте…

…И еще пять месяцев вместе…

…И не стоит беспокоиться о будущем…

Как чудно пела Рараху!

Голос ее звучал чисто и сладко. Только певчие птицы и ангелы могут так петь.

Когда же Рараху пела в хоре, другие вели мелодию, а она расцвечивала ее невероятными вариациями на самых-самых верхних нотах, очень сложными и удивительно верными.

В Апире, как во всех таитянских деревнях, существовал свой хор, исполнявший песни «химене»; им дирижировал вождь. Хор выступал на всех местных праздниках. Рараху – одна из главных солисток; ее дивный голос выделялся свежестью и силой.

Хор звучал хрипло и мрачно, особенно мужские голоса – низкие металлические басы, вступавшие на акцентах,[40] больше похожие на какой-то дикарский инструмент. А все вместе получалось великолепно – на зависть профессиональным музыкантам. В тропических сумерках это производило неописуемое впечатление.

Солнце спускалось за горизонт. Я сидел на берегу океана в Апире. Здесь, в пустынном месте, я ждал Таимаху, возлюбленную моего покойного брата. Представляете, что творилось у меня в сердце при одной мысли: я ее сейчас увижу!

Скоро показалась какая-то женщина, увидала меня под пальмами и подошла. В темноте я разглядел уродливое лицо. Таитянка смотрела на меня и хохотала дикарским смехом.

– Ты Таимаха? – оробев, спросил я ее.

– Что за Таимаха? Меня зовут Теваруефаипотуаиуту из Папетоаи. Не купишь ли у меня раковины и розовые кораллы?

Я ждал до полуночи. И только на другой день узнал, что настоящая Таимаха рано утром уехала к себе на остров, не подозревая, что брат Руери несколько часов поджидал ее на берегу.

ЛОТИ – ДЖОНУ Б. НА БОРТ «РЕНДИРА»

Таравао,[41] 1872

Братец мой Джон!

Посылаю тебе с оказией кучу подарков. Во-первых, плюмаж[42] из красных фаэтоновых[43] перьев – очень ценная вещь, подарок моего хозяина – вождя Техаупоо. Затем, ожерелье из маленьких белых ракушек в три нитки – подарок жены вождя. И наконец, две связки рева-рева,[44] которые мне вчера на празднике повязала на голову знатная дама из округа Папеурири.

Я полностью воспользуюсь увольнением от нашего адмирала и побуду еще несколько дней у вождя – он дружил с моим покойным братом.

Для полного счастья мне здесь не хватает только тебя, дорогой братец. Зная окрестности Папеэте, ты ни за что не представишь себе этих глухих мест полуострова Таравао. Это тихий, тенистый, пленительный уголок с апельсиновыми рощами, где растут могучие деревья, а плодородная земля сплошь покрыта душистыми травами и розовыми барвинками,[45] вся усыпана спелыми апельсинами и цветами.