Ко всему прочему, он успел заготовить огромный штабель дров. Брин посмотрел на свои покрывшиеся мозолями ладони — он сам проделал всю работу и, видит Бог, он намерен насладиться плодами своих трудов!

Он направлялся на перевал, чтобы дождаться заката и почитать часок. Проходя мимо машины, он бросил на нее задумчивый взгляд — не послушать ли радио? Но заставил себя отказаться от этой идеи — две трети всех запасов бензина ушло на то, чтобы подзаряжать батарею, без которой не мог работать приемник — а ведь был еще только декабрь. Нет, он должен теперь включать приемник не чаще двух раз в неделю. А для него так много значило послушать очередной выход в эфир "Свободной Америки", а потом еще несколько минут покрутить ручку настройки в надежде поймать какую-нибудь станцию.

Последние три дня "Свободная Америка" не выходила в эфир — возможно, мешали солнечные помехи или произошла авария на электростанции. Слух, что президент Брэндли убит, пока что не подтвержден Свободным Радио… Но они и не отрицают этого факта. Его это тревожило.

И еще странная история о том, что легендарная Атлантида поднялась со дна моря во время землетрясения и что Азорские острова теперь превратились в небольшой материк — все это, конечно, было отрыжкой заканчивающегося "сезона глупостей", но все равно ему захотелось знать продолжение.

С легким чувством стыда он разрешил своим ногам принести его к машине. Это уж совсем нечестно слушать радио, когда Мид нет рядом. Брин включил приемник, подождал, пока он нагреется, и начал медленно крутить ручки настройки. Ничего. Только статический шум. Так ему и надо.

Он поднялся на перевал и уселся на скамейку, которую принес сюда, — их "мемориальная скамейка", священное напоминание о том дне, когда Мид расцарапала себе коленки. Брин вздохнул, его подтянутый живот был набит олениной и оладьями с яблоками; чтобы чувствовать себя совершенно счастливым, ему не хватало только табака. Этим вечером закат был удивительно красивым, а погода необычайно мягкой для декабря — и то, и другое было, вероятно, вызвано вулканической пылью и атомными взрывами.

Удивительно, как быстро все рассыпалось в прах, когда процесс набрал скорость! Но еще удивительнее было то, как энергично вся система приходила в норму, судя по тем признакам, которые ему известны. Третья Мировая. Война оказалась самой короткой в истории человечества — сорок городов исчезло с лица земли, считая Москву и другие славянские города, так же, как и американские. А потом обе стороны оказались неспособными продолжать войну. Конечно, во многом это объяснялось тем, что приходилось доставлять атомные бомбы через Северный полюс, преодолевать сложнейшие погодные условия, арктический холод и прочее. Удивительно, что даже часть русских десантников сумела добраться до Америки.

Он вздохнул и достал из кармана ноябрьский номер "Западного Астронома" за 1951 год. На чем он остановился? Ах да, "Заметки о стабильности звезд класса Солнца", автор — А. Г. Динковский, Ленинский Институт, перевод Генриха Лея. Отличный парень, этот — Динковский — очень толковый математик. Неожиданное и прекрасно обоснованное рассуждение, а разложение гармонических колебаний — просто находка! Он начал листать журнал, чтобы найти то место, на котором остановился, когда на глаза ему попалось примечание — раньше не обратил на него внимания. В нем упоминалось имя самого Динковского: "Газета «Правда» почти сразу после выхода статьи в свет написала, что монография Динковского — реакционный романтизм. С тех пор никаких сведений о профессоре Динковском больше не поступало. Предполагается, что его ликвидировали".

Бедняга! Ну, к этому моменту он все равно был бы уже распылен на атомы вместе с теми подонками, которые его убили. Интересно, действительно ли удалось выловить всех русских десантников? Сам он прикончил тех, что пришлись на его долю; если бы он тогда не пристрелил оленя в четверти мили от дома и не вернулся назад, Мид пришлось бы очень нелегко. Брин был вынужден стрелять им в спину, а потом похоронил их за штабелем дров — после этого казалось постыдным свежевать и есть ни в чем не повинного оленя, в то время как эти подонки были достойно похоронены.

Убийство врага и любовь к женщине — только это дает ощущение подлинной полноты бытия. В его жизни было и то, и другое. И еще — математика. Он был богат.

Он уселся поудобнее, заранее предвкушая удовольствие: Динковский знал свое дело. Конечно, то, что звезды класса Солнца потенциально нестабильны, было известно давно; такая звезда могла взорваться, разом изменив диаграмму Русселя, и превратиться в белого карлика. Но никто до Динковского не смог сформулировать точные условия подобной катастрофы или изобрести математический аппарат для анализа нестабильности и описания ее прогресса.

Он оторвал глаза от страницы журнала и увидел, что солнце закрыло небольшое низкое облако, обеспечив редкую возможность наблюдать за светилом ничем не защищенными глазами. Наверное, вулканическая пыль была причиной такого странного эффекта — возникало ощущение, словно смотришь сквозь затемненное стекло.

Он снова поднял взгляд на солнце. Или у него потемнело в глазах, или на солнце действительно большое темное пятно. Он слышал, что подобное явление можно в определенных условиях наблюдать невооруженным глазом, но ему самому такого видеть не доводилось. Страстно захотелось заглянуть в телескоп.

Он сморгнул. Да, пятно осталось на месте, немного справа, ближе к верхнему краю. И пятно было большим — ничего удивительного, что радио так трещало.

Он снова занялся чтением, ему хотелось добраться до конца статьи до того, как солнце сядет. Сначала он просто получал удовольствие, следя за безупречной логикой математических рассуждений. Трехпроцентная нестабильность солнечной константы — да, это были стандартные цифры; солнце превратится в сверхновую звезду, если произойдут такие изменения. Однако Динковский пошел дальше — при помощи нового математического оператора, которого он назвал «коромысло», ему удалось определить период в истории развития звезды, когда это может произойти, а потом посредством двойных, тройных и четверных «коромысел» он сумел показать, как можно вычислить наиболее вероятное время взрыва. Блестяще! Динковский даже определил пределы погрешности своего исходного оператора, как и положено делать истинному статистику.

Однако, когда Брин вернулся назад, чтобы еще раз проследить за ходом рассуждений, его несколько отстраненный, чисто интеллектуальный интерес сменился личным. Динковский рассуждал не о звездах земного солнца вообще в последней части его статьи речь шла о нашем солнце, солнце Брина, об этом огромном симпатичном парне, на лице которого появилась странная веснушка.

Черт подери, это веснушка была слишком большой! Это была дыра, в которую вполне можно засунуть Юпитер. Теперь он видел ее слишком отчетливо.

Все говорят о том времени, "когда звезды постареют и наше солнце остынет" но это некая абстракция, как и мысль о собственной смерти. Брин думал о возникшей проблеме, уже как о своей собственной. Сколько времени пройдет с того момента, когда нарушилось равновесие, до того, как ударная волна, распространяющаяся во все стороны, поглотит Землю? Без калькулятора он не мог получить ответ на этот вопрос, хотя все необходимые формулы лежали перед ним. Ну, скажем, полчаса с начала процесса до того момента, когда земля сделает "п-ф-ф!".

Его охватила печаль. И ничего больше не будет? Никогда? Колорадо прохладным летним утром… длинной, безупречно ровной дороги на Бостон, над которой поднимается легкий дымок… не распустятся больше почки весной. И не будет влажных, морских запахов рыбного рынка в Фултоне — впрочем, Фултона уже и так нет. Кофе в "Утреннем Зове". И не будет земляники на склонах холма возле Нью-Джерси, растекающейся кисло-сладким соком во рту. Не будет рассветов на южном побережье Тихого океана, когда бархатистый, нежный воздух холодит кожу под рубашкой, а в удивительной, волшебной тишине слышен лишь плеск волн о борт старой баржи — как же она называлась? Как это было давно — "С. С. Мэри Брюстер".