— Если бы у нас был фонарь, мы бы так не мучились. А то вдруг вспоминал излюбленные формулировки отца и примеривал их на себя.

— Ну почему я должен думать за всех? Кто мне объяснит?

Потом он начал насвистывать свои любимые мелодии: польку-бабочку, «Долину РедРивер» или «Ослиную серенаду» (тут он аккомпанировал сам себе, оглушительно хлопая по надутым щекам). Еще он обожал музыкальную тему из фильма «Исход». Погрузившись в музицирование, он уже не прерывался ни на минуту, пока они отдыхали. И все бы ничего, но, к сожалению, он не мог вывести больше восьми тактов ни одной из мелодий.

Хуже всех было Бадди. Блоссом и Орвилл были хотя бы вместе. В темноте, пока Нейл, как усердная обезьяна, продолжал мурыжить свои мотивчики, они могли сидеть, взявшись за руки и даже потихоньку целоваться.

Здесь не было ни севера, ни юга, ни запада, ни востока — были только верх и низ. Им нечем было измерять расстояния, никакие меры длины тут не годились — можно было лишь приблизительно прикинуть температуру воздуха и так же приблизительно вычислить глубину. Время узнавали единственным способом — степенью физической усталости, когда в изнеможении падали, не в силах более что-либо делать.

Невозможно было разобраться, где они находятся — у края лабиринта или в самой его середине. Поднимаясь по коридорам, превратившимся теперь в каналы, на сотни и даже тысячи футов, они опять и опять оказывались в новом тупике. А ведь нужно было найти не просто какой-то путь наверх, а тот единственный, который вывел бы их на поверхность. Убедить в этом Нейла было чрезвычайно трудно. Блоссом, казалось, уже убедила его, но стоило Орвиллу снова коснуться этого вопроса, как спор разгорелся с новой силой.

Они насквозь промокли от пота и сока, который постепенно затапливал проходы, и даже там, где уклон был не очень крутой, им уже было по щиколотку. После нескольких часов непрерывного подъема они выбрались на глубину, где жара была не такая сумасшедшая (там, откуда они поднялись, парило, как в сауне) и воздух был не такой тяжелый, снова стало легче дышать. Орвилл рассчитал, что если температура воздуха упала до семидесяти пяти[8] градусов , то до поверхности оставалось что-то около полутора тысяч футов. При обычных обстоятельствах по знакомому маршруту они могли бы преодолеть этот путь чуть больше чем за три часа. Теперь же на это могло уйти несколько дней.

Орвилл надеялся, что по мере продвижения наверх поток будет ослабевать, но нет — дела шли все хуже и хуже. И откуда он только брался? Орвилл уже давно раздумывал над тем, каким образом происходит у Растений водообмен. Размышлял он об этом и теперь.

Двигаться по веткам становилось все труднее — уже невозможно было подтягиваться, просто хватаясь за них руками, приходилось каждый раз сгибать руку наподобие крюка, и только продев этот крюк в деревянное стремя, удавалось кое-как удержаться. Оглянуться назад и помочь следующему за вами человеку вы никак не могли, поскольку должны были уцепиться за ветку одновременно двумя скрюченными руками. В результате от таких манипуляций больше всего болели и уставали именно руки. Вы беспомощно повисаете, чувствуете, как они слабеют и думаете только об одном — как бы не соскользнуть, как бы не унесло вниз непрекращающимся потоком. Еще полбеды, если вы поедете по пологому склону — вас, по крайней мере, не снесет далеко, да и скользить вы будете плавно, а вот на крутом подъеме непременно покатитесь, как с ледяной горы на салазках, пока не врежетесь во что-нибудь. Тогда все придется начинать сначала — снова нужно сгибать руки крючьями и ползти, ползти по этой мерзкой слизи. Хорошо, если вы еще в силах продолжать этот нескончаемый путь, если надежда толкает вас вперед, не позволяя сдаваться.

Кажется, прошла уже половина суток, а то и целые сутки, а они все продолжали карабкаться вверх. Несколько раз они останавливались передохнуть и поесть, но ни разу не позволили себе заснуть. Они не спали, по сути дела, с того дня накануне смерти Андерсона, когда Мериэнн разрешилась от бремени. Теперь, наверное, снова наступила ночь. Головы их отяжелели, как будто налились свинцом, в мозгу билась единственная мысль — как бы поспать. Это было совершенно необходимо.

— Насущно необходимо, — повторял Орвилл.

Нейл был против. Они как раз собрались еще раз передохнуть, и он боялся, что если уснет первым, у него отберут пистолет. Им же нельзя доверять. А что если просто посидеть? Просто дать передышку рукам, ногам, всему телу… просто расслабиться… он устал, как собака, он только…

Он уснул первым, пистолет никто не тронул. Им было наплевать. Не нужен им его пистолет, они тоже хотели спать, и ничто больше их не интересовало. Сны Нейла отличались не большим разнообразием, чем его песенки. Сначала ему приснилось, что он играет в бейсбол. Потом ему снился их старый дом в Тасселе, и как он сам поднимается по лестнице к себе наверх. Потом снилась Блоссом. И снова бейсбол, но на этот раз немного иначе: он открыл дверь в туалет и увидел своего отца в форме капитана команды. Из глубокой трещины в рукавице на руке капитана сочилась кровь, трещина то сжималась, то разжималась, то сжималась, то разжималась. Капитан был мертв. Но, если не считать этой новой подробности, сны ничем не отличались от тех, что он видел всегда.

На другой день боль в руках утихла, и теперь труднее всего было просто разогнуться и справиться с мучительным свойством сока склеивать все и вся. Одежда липла к напряженному телу или тяжело обвисала, как кожа, которую никак не сбросить.

— Если бы на нас не болтались эти тяжелые лохмотья, — говорил Орвилл, — мы бы продвигались гораздо быстрее.

Чуть позже, когда стало ясно, что эта простая мысль никак не доходит до сознания Нейла, Бадди добавил:

— Можно связать рукава рубашек и лезть, как по веревке, это ускорит дело.

— Ага, — ответил Нейл. — Только не забывайте, что с нами дама.

— Ой, обо мне не беспокойтесь, — возразила Блоссом.

— Я говорю про наши рубашки, Нейл. Представь, что мы пошли купаться.

— Нет! — его голос вновь зазвучал резко. — Это нехорошо, так нельзя!

Если он уперся, спорить с ним было бесполезно. Он — главный. Когда они в очередной раз остановились, чтобы отдохнуть и подкрепиться, сок капал на них сверху крупными дождевыми каплями, как бывает летом перед грозой. Посередине корня струился поток, в котором они утопали по голень. Двигаться свободно они могли только при одном условии: если были мокрыми насквозь, ибо там, где одежда еще не вымокла до нитки, она облепляла тело, как лейкопластырь.

— Я не могу больше, — сказала Блоссом и заплакала. — Я больше не могу.

— Ну-ну, мисс Андерсон. Не унывать! Выше нос! Вспомни «Титаник»!

— Не можешь чего? — спросил Нейл.

— Эти тряпки… — начала она. Действительно, она не могла больше выдерживать все это, и тряпки в том числе.

— Знаете, она, пожалуй, права, — сказал Нейл. Ему и самому было отнюдь не легче, чем всем остальным. — Ничего страшного, рубашки-то можно и снять, от этого вреда не будет. Давайте сюда, я их рукавами свяжу.

— Отличная мысль! — воскликнул Орвилл, и они отдали рубашки Нейлу.

— Блоссом! — обратился он к сестре. — Я не тебя имел в виду. Так нельзя. — Она ничего не ответила. Нейл хмыкнул. — Ну, если уж ты так хочешь…

Вдруг из небольшого отверстия над ними, как из прорвавшейся водопроводной трубы, хлынула какая-то жидкость, не очень-то похожая на сок. Это гораздо больше походило на воду. На краткий миг они почувствовали себя совершенно счастливыми, так как моментально отмылись, но тут же замерзли. Стало холодно.

По мере того как они забирались все выше и выше, корни становились не просторнее, а наоборот — теснее. Теперь для того, чтобы проползти по ним, нужно было двигаться на четвереньках, но даже и так, при малейшей неосторожности, они упирались головой в потолок. Вода была им по локоть.

— Я думаю, — осторожно начал Орвилл, — что мы забрались под дно озера Верхнее. Это же не талые воды, — он подождал, не начнет ли Нейл возражать, а затем еще осторожнее закончил: — Наверное, нам лучше вернуться старым путем. Бог даст, со второго захода нам больше повезет.