Он сидел на широкой гранитной балюстраде, одна нога, согнутая в колене, подтянута к груди, а другая вытянута вдоль гладкой серой каменной ограды. Правая рука покоилась на колене, левую он закинул за голову, разглядывая ночное небо. Его волосы, отражая свет звезд, светились в темноте как маяк. Строгая линия профиля четко вырисовывалась на фоне черного неба. Мерседес была поражена его спокойствием, почти неестественной неподвижностью его позы и боялась нарушить его одиночество. Ей вдруг пришло в голову, что Колин Торн — это человек, которому нелегко обрести спокойствие, но сейчас — намеренно или случайно — он его нашел.

Она хотела было незаметно вернуться в дом, но почему-то медлила, подняв, как и он, глаза к небу. Тихонько задув свою свечу, она ждала, пока глаза привыкнут к темноте. И вот на иссиня-черном небосводе засветились булавочные головки звезд и стала видна таинственная бездонная россыпь Млечного Пути. Над самым горизонтом она различила созвездие Стрельца, а выше — яркие звезды Кассиопеи.

— Вы хорошо знаете звезды?

Его голос донесся до нее как бы издалека, он был спокоен и чист, будто раздавался над водой. Она опустила глаза, чтобы посмотреть на него, и обнаружила, что он даже не шевельнулся, даже головы не повернул в ее сторону. Это все свеча, она выдала ее! Видно, он уловил боковым зрением ту короткую вспышка света, когда Мерседес вышла из темноты коридора на галерею. Она не знала, насколько удобно сейчас раскрывать свое присутствие.

— Простите, — сказала она спокойно. — Я не предполагала…

Он не дал ей договорить.

— Я спрашиваю, вы знаете звезды?

— Совсем немного.

Все еще глядя вверх, он кивнул.

— Вон Полярная звезда, — сказал он. — Северная звезда. Она из тех, которые обязательно нужно знать.

— Я редко ее нахожу.

Он небрежно позвал ее правой рукой:

— Идите сюда, я покажу вам.

Мерседес с сомнением оглядела себя. Плотная ночная рубашка да еще просторное домашнее платье надежно укрывали ее с ног до головы, и все же ей казалось неудобным находиться в его обществе в таком виде. Ее, кажется, нисколько не смущало то обстоятельство, что прошлой ночью она гораздо меньше беспокоилась о приличиях, когда, полураздетая, находилась в его постели. Там по крайней мере ее поведение было оправдано вполне определенной целью. Она твердо знала, что ей нужно выполнить приказ дяди, и, хотя она ощущала смущение, сознание этой цели помогло ей отстраниться от своих действий.

Сейчас ее ничто не защищало, кроме собственных понятий о том, что правильно, а чего не следует делать. Но Мерседес больше беспокоило, что в присутствии Колина Торна она, казалось, готова была пересмотреть все свои нравственные устои.

Она стояла, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, но, когда он повернулся и посмотрел на нее своими темными глазами, она наконец решилась и сделала шаг вперед.

Мерседес туго затянула пояс своего просторного платья и подошла поближе. Этот жест не укрылся от взгляда Колина, но он вовремя поднял лицо к небу, чтобы спрятать улыбку. Указав на Большую Медведицу, он объяснил, как использовать две звезды с одной стороны ковша, чтобы найти Полярную звезду.

— Она как раз будет на кончике ручки ковша Малой Медведицы, — объяснил он.

— Я всегда почему-то думаю, что она должна быть ярче, — сказала она, вздыхая. — О ней так много говорят, и, кажется, она должна быть самой яркой из всех звезд на небе.

— Она отличается от других не размерами, а своим постоянством. И поэтому она так любима мореплавателями.

Мерседес подумала, что это описание очень подходит к ней самой. В Уэйборн-Парке она не была самой яркой звездой, но почему-то все вокруг всегда ждали от нее руководящих указаний. Иногда она ощущала всю тяжесть этой ноши.

— Интересно, а у нее самой есть центр, вокруг которого она вращается?

Колин посмотрел на нее, слегка прищурив глаза. Он изучал ее профиль. Она все еще смотрела в небо. Интересно, заметила ли она, что сейчас говорила вслух? Сложный путь ее мыслей можно было заметить лишь по едва заметно опустившимся уголкам ее рта. Он вдруг увидел, как она вздрогнула. Он не ошибся относительно причины — она была вне ее. Он знал кое-что о демонах, которые мешают спать и леденят душу. Совсем нетрудно распознать их, когда они приходят не к тебе.

— Вот это Дракон, — сказал он, указывая рукой немного пониже. — Дракон. Его хвост находится между двумя Медведицами.

Она кивнула:

— Да, я вижу.

Было так естественно приблизиться к нему, чтобы посмотреть на звезды с его точки зрения: она могла бы увидеть небо более ясно, если бы посмотрела на него глазами Колина.

Колин взял у нее из рук свечу и отставил в сторону.

— Выше — созвездие Близнецов. Их самые яркие звезды — Кастор и Поллукс.

— Сыновья Зевса.

— Правильно.

— Какая из них ярче?

— Поллукс.

Она издала тихий звук, означающий что-то среднее между благоговейным трепетом и чувством удовлетворения.

— Мой отец любил смотреть на небо, — задумчиво сказала она, помолчав. — Он вот так же выходил сюда по ночам с телескопом и мог находиться здесь часами. Иногда и я сидела с ним, но обычно меня прогоняли в постель. И уже из своего окна я видела, как к отцу приходила мама. И я даже немного ревновала ее к нему в такие минуты.

Это признание вырвалось у Мерседес неожиданно и застало ее врасплох. Наклонив голову, она молча рассматривала носки своих туфель. Если бы можно было просто отшутиться!

— Я об этом не вспоминала уже много лет, закончила она.

И Колину подумалось, что сегодняшняя ночь как раз такая, когда вспоминаются сокровенные вещи, хранящиеся где-то в самых дальних, в самых потаенных уголках сознания. Было что-то такое в необъятности этого черно-синего неба и ясном сиянии разбросанных по нему звезд, что заставляло память так же свободно переходить от одного воспоминания к другому, как глаза — от звезды к звезде.

— Вы, наверное, были совсем маленькая, когда умерли ваши родители? — спросил он.

Его вопрос помог ей собраться.

— Мне было четыре.

Колин так и думал. Мерседес и Декер были примерно одного возраста. Когда он думал о брате, ему было очень трудно представить его взрослым. Он так и остался для него ребенком, каким был, когда его забрали из работного дома. Теперь, глядя на Мерседес, он наконец по-настоящему понял, что Декер ведь тоже вырос.

— Вы хорошо запомнили их?

— Что вы имеете в виду?

— Вы помните, как они выглядели? Как они двигались, разговаривали? Может быть — что вы вместе с ними делали?

Это были совсем не те вопросы, к которым она привыкла. О ее родителях если и упоминали, то только в связи с их смертью. Если вдруг в разговоре касались этой темы, то обычно лишь за ее спиной, для того чтобы объяснить, как она превратилась в бедную родственницу.

— Трудно сказать… Помню ли я, как они выглядели? — спросила она сама себя. — В нашей галерее всегда висели их портреты, и они напоминали мне об их внешности, когда моя собственная память затуманивалась.

Она зорко следила за тем, чтобы дядя не продал портреты. Мерседес была уверена, что он не сделал этого только потому, что ему было неудобно торговаться с чужими людьми и назначать цену за фамильные портреты, а совсем не потому, что он не мог получить за них больших денег.

— В следующем году мне будет столько же лет, сколько было моей матери, когда она умерла, и теперь я могу сказать, что никогда по-настоящему не понимала, что она была молодая.

— Сколько же было вашему отцу?

— Двадцать девять.

— Мой возраст, — тихо сказал он. — Да, это действительно можно понять только теперь. Она кивнула:

— Не знаю, смогу ли вспомнить что-нибудь еще. Я сейчас рассказала вам о том, как мы с отцом разглядывали звезды, но я никогда не вспоминала раньше ни об этом… ни о том, как я не хотела, чтобы он отсылал меня спать. — Она замолчала и попыталась перейти к другой теме:

— Я знаю, мои родители пользовались симпатиями в своем кругу. Об этом мне говорила тетя Джорджия. Но я также знаю, что они жили в основном в Уэйборн-Парке, а не в Лондоне, даже в мае — июле, то есть во время светского сезона.