Внезапно кто-то грубо схватил ее за руку. Послышался хриплый голос Аваллоха:

— Что это ты шныряешь по дому в такую рань, а, девица? Очевидно, он обознался и принял Моргейну за служанку; некоторые из них, благодаря крови Древнего народа, были невысокими и темноволосыми.

— Отпусти меня, Аваллох, — сказала Моргейна, взглянув в смутно виднеющееся лицо своего старшего пасынка. За прошедшие годы Аваллох отяжелел, обрюзг, и подбородок его заплыл жиром; маленькие его глазки были близко посажены. Акколон и Увейн были красивы, и видно было, что и Уриенс был когда-то по-своему интересным мужчиной. Но не Аваллох.

— О, госпожа моя матушка! — воскликнул он, отступив и преувеличенно учтиво поклонившись Моргейне. — И все же я спрашиваю еще раз: что ты делаешь здесь в этот час?

При этом Аваллох так и не отпустил ее. Моргейна стряхнула его руку, словно надоедливого жука.

— Я что, должна перед тобой отчитываться? Это мой дом, и я хожу по нему, когда захочу. Иного ответа ты не получишь.

«Он не любит меня почти так же сильно, как я его».

— Перестань морочить мне голову, леди, — сказал Аваллох. — Думаешь, я не знаю, в чьих объятиях ты провела эту ночь?

— Неужто ты начал играть с чарами и Зрением? — презрительно поинтересовалась Моргейна.

Аваллох перешел на заговорщицкий шепот.

— Я понимаю, ты скучаешь — ты ведь замужем за человеком, который тебе годится в деды… Но я не стану огорчать отца и рассказывать ему, где проводит ночи его жена, при условии… — он обнял Моргейну и с силой привлек к себе. Наклонившись, Аваллох куснул женщину за шею, оцарапав ее лицо небритой щекой. — … при условии, что ты уделишь часть этих ночей мне.

Моргейна высвободилась из его объятий и попыталась перевести все в шутку.

— Да будет тебе, Аваллох! Зачем тебе сдалась твоя старуха-мачеха, если тебе принадлежит Весенняя Дева и все хорошенькие юные девушки в деревне…

— Но ты всегда казалась мне красивой женщиной, — ответил Аваллох, погладил Моргейну по плечу и попытался запустить руку в вырез не до конца зашнурованного платья. Моргейна снова отодвинулась, и лицо Аваллоха исказилось в злобной гримасе. — Нечего тут разыгрывать передо мной невинную скромницу! Кто это был, Акколон или Увейн? Или оба сразу?

— Увейн — мой сын! — возмутилась Моргейна. — Он не знает иной матери, кроме меня!

— И что, я должен верить, что это тебя остановит, леди Моргейна? При дворе Артура поговаривают, будто ты была любовницей Ланселета, и пыталась отбить его у королевы, и делила постель с мерлином — и даже вступила в противозаконную связь с родным братом. Потому-то король и отослал тебя от двора, — чтобы ты прекратила отвращать его от христианской жизни. Так что мешает тебе спать с пасынком? Да, госпожа, а Уриенс знает, что он взял в жены распутницу и кровосмесительницу?

— Уриенс знает обо мне все, что ему нужно знать! — отрезала Моргейна и сама удивилась тому, насколько спокойно звучит ее голос. — Что же касается мерлина, ни он, ни я тогда не состояли в браке, а христианские законы нас не беспокоили. Твой отец знает об этом и ни в чем меня не винит. Если же кто и имеет право упрекать меня за то, как я себя вела за годы, прожитые в браке, так это он, и никто иной. Перед ним я и отвечу, если он того потребует, — а перед тобой я отчитываться не обязана, сэр Аваллох! Теперь же я отправляюсь к себе и приказываю тебе поступить так же.

— Ты мне еще будешь ссылаться на языческие законы Авалона? — прорычал Аваллох. — Шлюха! Как ты смеешь заявлять, будто ты добродетельна…

Он сгреб Моргейну в охапку и жадно впился в ее губы. Моргейна ударила его сомкнутыми пальцами в живот. Аваллох охнул и, выругавшись, отпустил ее.

— Я ничего не заявляю! — гневно произнесла Моргейна. — Я не собираюсь отчитываться перед тобой! А если ты нажалуешься Уриенсу, я расскажу ему, что ты прикасался ко мне отнюдь не так, как надлежит прикасаться к жене своего отца — и посмотрим, кому он поверит!

— Не забывай, леди, — огрызнулся Аваллох, — ты можешь дурачить моего отца как тебе угодно, но он стар, и однажды я стану королем этой страны! И можешь не сомневаться: я ни дня не буду нянчиться с теми, кто живет здесь лишь потому, что отец мой не может забыть, что некогда он носил змей!

— Просто изумительно! — с презрением отозвалась Моргейна. — Сперва ты посягаешь на жену своего отца, а потом похваляешься, каким хорошим христианином станешь, когда заполучишь отцовские земли!

— Ты первая околдовала меня! Шлюха! Моргейна не удержалась от смеха.

— Околдовывать тебя? Зачем? Аваллох, даже если бы ты оказался вдруг единственным мужчиной на этой земле, я бы лучше стала делить постель с дворовым псом! Пускай твой отец годится мне в деды — я куда охотнее буду спать с ним, чем с тобой! Или ты думаешь, что я завидую Мелайне, которая поет от радости каждый раз, как ты во время праздника урожая или весенней пахоты уходишь в деревню? Если бы я и наложила на тебя какие-то чары, то не затем, чтобы потешить твое мужское достоинство, а лишь затем, чтобы иссушить его! А теперь отпусти меня и убирайся туда, откуда пришел! И если ты еще хоть раз коснешься меня хотя бы пальцем, то клянусь — я лишу тебя мужской силы!

Аваллох верил, что она и вправду на это способна; это видно было по тому, как стремительно он ринулся прочь. Но отец Эйан непременно услышит об этом и расспросит ее, и Акколона, и всех слуг, и снова явится к Уриенсу с требованием срубить священную рощу и уничтожить древние верования. Аваллох не успокоится, пока не перебудоражит весь замок.

«Я ненавижу Аваллоха!» Сила ее гнева потрясла даже саму Моргейну; она дрожала всем телом от ярости, а под грудиной угнездилась жгучая боль. «Когда-то я была горда; жрица Авалона не лжет! А вот теперь получилось так, что я должна избегать правды. Даже Уриенс сочтет меня всего лишь неверной женой, забравшейся в постель к Акколону ради удовлетворения похоти…» Моргейна расплакалась от ярости; она до сих пор чувствовала на руках и груди прикосновение горячих рук Аваллоха. Теперь, рано или поздно, но ее обвинят в измене, и даже если Уриенс поверит ей, за ней станут следить. «Впервые за столько лет я познала счастье — и вот все пошло прахом…»

Ну что ж. Солнце встает, скоро начнут просыпаться домочадцы, и ей нужно будет распределить между ними сегодняшнюю работу. Есть ли у Аваллоха что-либо, кроме догадок? Уриенс пока что остается в постели, значит, сегодня Аваллох не решится побеспокоить отца. Ей нужно сделать новый лекарственный отвар для раны Увейна. И еще нужно будет вытащить у него корни сломанных зубов.

Увейн любит ее — и уж конечно, он не станет прислушиваться ни к каким обвинениям Аваллоха в ее адрес. Моргейна вспомнила слова Аваллоха: «Кто это был, Акколон или Увейн? Или оба сразу?» — и ее снова захлестнула вспышка бешеного гнева. «Я была Увейну родной матерью! За кого Аваллох меня принимает?!» Неужто при камелотексом дворе и вправду ходят слухи, будто она вступила в кровосмесительную связь с самим Артуром? «Но как же я тогда смогу заставить Артура признать Гв-диона своим сыном? Да, наследник Артура — Галахад, но мой сын тоже имеет право на признание, как и королевская кровь Авалона. Но чтоб добиться этого, нельзя допускать, чтобы мое имя оказалось связано еще с каким-нибудь скандалом, чтобы поползли сплетни, будто я сплю со своим пасынком…»

Моргейна невольно удивилась сама себе. Некогда она впала в ярость и отчаянье, узнав, что носит сына Артура; теперь же это казалось ей чем-то совершенно незначительным. В конце концов, тогда они с Артуром не знали, что приходятся друг другу братом и сестрой. Но Увейн, хоть их и не связывали кровные узы, был Моргейне роднее Гвидиона; она вырастила этого мальчика…

Ну что ж, пока что с этим ничего нельзя поделать. Моргейна отправилась на кухню и выслушала жалобы повара на то, что грудинка вся закончилась, что кладовки почти пусты и что он не знает, чем кормить вернувшихся домой сыновей короля.

— Что ж, значит, нам придется сегодня отправить Аваллоха на охоту, — сказала Моргейна и окликнула поднимавшуюся по лестнице Мелайну — та приходила, чтобы взять утреннее питье для своего мужа, подогретое вино.