Брянцы вытягивали в гору орудия, подбадривали друг друга:

– Навались, братцы!

Установили пушки, дали залп.

Ударили дробь полковые барабаны, и русские цепи начали охват высот. От Дуная повели атаку стрелки генерала Цвенцвинского, а с правого фланга давила бригада генерала Петрушевского.

К полудню сражение было в разгаре. Стояну казалось, что время остановилось. Поле усеяли убитые и раненые. Крики и стоны, лязг штыков и звон сабель слились воедино.

Окровавленный мундир поручика Узунова прилип к телу.

Исход боя решила рота Житомирского полка, которую лично повёл в бой генерал Скобелев. Без выстрелов, под барабанный бой она ударила в штыки. Турки дрогнули, побежали. На высотах затрепетали русские флаги, победно заиграли трубы…

В обеденную пору дивизия генерала Драгомирова вступила в Систово. Полки шли под расчехлёнными знамёнами, улицами, запруженными народом. В авангарде колонны двигались казаки.

– Едут! Едут! – Ещё издали завидев конницу, зашумели болгары.

Толпа подалась, качнулась. Мальчишки шустрыми воробьями густо облепили деревья. Возбуждённых недавним боем солдат поили холодной водой, угощали вином и спелыми вишнями. Играла музыка, дудели сопилки, били барабаны. Болгары встречали своих освободителей…

О переправе и взятии Систово императору стало известно в тот же день…

В обеденный час оживлённо за царским столом. Искрилось, играло золотистым янтарём французское шампанское «Вдова Клико». Александр II поднял прозрачный, без рисунчатой резьбы, хрустальный бокал на высокой тонкой ножке, фирмы «Баккара». Сделалось тихо.

– За первую победу российского оружия! – Голос радостный, чуть возвышенный. – За начало освобождения братьев-болгар от многовековой неволи. За будущую свободную Болгарию!

Облобызав великого князя и главнокомандующего, брата Николая Николаевича, вручил ему орден святого Георгия.

– Ура, господа!

Там, где голубая бухта Золотой Рог вытянулась узким рукавом, в долине пресных вод – летняя резиденция султана. В знойные дни роскошный дворец и тенистые сады овевают свежие морские ветры.

День и ночь верные янычары зорко стерегут великого из великих, султана турецкой империи, наместника аллаха в этом неспокойном мире, временном пристанище каждого правоверного мусульманина и гяура, иудея и буддиста – всех, кому волей случая позволено жить на земле.

Высокая каменная ограда скрывает от взора недостойных султана Блистательной Порты. Абдул-Хамид прогуливается по песчаным дорожкам, мимо фонтанов и благоухающих роз, газонов, приятно успокаивающей зелени сочной травы.

В Великий пост – рамазан, когда аллах запретил принимать дневную пищу и даже в помыслах не касаться женщины, в летний дворец нет входа ни одной из жён султана. Им место в гареме Долма Багче.

Умеренная еда после захода солнца, сорокадневное воздержание очищают тело истинного мусульманина от скверны, придают ему лёгкость и возвращают мужскую силу.

В первый день большого байрама[37], когда пировала вся Порта, Абдул-Хамид съедал всего-навсего три чебурека, пил кофе, сваренный на песке, любовался танцовщицами и, дождавшись, когда муэдзин[38] с минарета прокричит слова из Корана, отправлялся к молодой жене.

И впредь велел каждый год доставлять ему новую жену. В этот раз привезли юную красавицу, совсем ещё девочку из южной Румелии[39]. Она была пуглива и застенчива…

Румелия! При воспоминании об этом княжестве на лицо Абдул-Хамида набежала тень, а губы зашептали проклятия. Румелы, которые совсем недавно дрожали, как зайцы, едва завидев янычара, теперь, когда уруские солдаты подошли к границам Порты, сделались дерзкими. На предложение правительственного Дивана о союзе против России румелы посмели говорить о своей независимости и нейтралитете. А едва армия гяуров встала на Дунае, как король Румелии князь Карел, Карл, как именуют его европейцы, позабыв страх, какой наводили на него османы, переметнулся к урусам и объявил войну Оттоманской империи. Его войска вместе с армией царя Александра.

Но настанет час расплаты, и он, султан Абдул-Хамид, бросит князя Карела навечно в Семибашенный замок, а у нечестивцев-румелов будут вырывать их собачьи языки…

Под мягкими, расшитыми бисером чувяками Абдул-Хамида песок слегка поскрипывает. Рысьи глазки султана тревожно бегают. У маленького сухого человека в голубом шёлковом халате, украшенном драгоценными камнями, коварная, не знающая жалости душа. Вкрадчивым, воркующим голосом Абдул-Хамид говорит следующему за ним на почтительном расстоянии великому визирю:

– Парламент, сборище болтливых баб, я терплю больше полугода. Теперь я разгоню его.

– Великий и мудрый султан, даровавший Блистательной Порте конституцию…

Едва Мидхат-паша успел промолвить эти слова, как Абдул-Хамид прервал его:

– Мы недостаточно жестоки, мой визирь, не конституция нужна Порте, а ятаган, отсекающий головы непокорным. Слава аллаху, наши взгляды разделяют и советники-инглизы[40]… Когда на Балканах мы разобьём урусов, я на месяц отдам болгар моим воинам…

У высокого куста вьющейся розы Абдул-Хамид задержался. Рука с синими прожилками потянулась к нераспустившемуся бутону. Султан снова заговорил:

– Армяне – собаки на Кавказе – вступают в армию царя Александра II. Против таборов Мухтар-паши стоят отряды армянских генералов Лорис-Меликова[41] и Тергукасова. Кровью подлых армян я залью Кавказские горы.

– Мудрый султан, – осторожно вставил великий визирь, – и здесь, в Стамбуле, армяне готовы отворить ворота города московитам.

Абдул-Хамид хищно оскалился:

– Райя![42] Я не пощажу и стамбульских армян. По нашей милости они держат в руках стамбульские базары и торговлю, раздулись от богатств, как пауки, но я напущу на них янычар и башибузуков. Золото армян пополнит опустевшие кладовые Порты.

Султан остановился, повернулся к визирю. Ярко блеснул крупный алмаз на его чалме.

– Отчего инглизы льстят нам? Ты думаешь, Мидхат-паша, я слеп и не понимаю? Королева Виктория и её лорды дрожат от страха: вдруг корабли гяуров перекроют им путь в Индию? Оттого сладкозвучной серной разливается инглизский посол, убеждая нас отдать Золотой Рог под стоянку броненосцев её величества. Но я сплю спокойно тогда, когда слышу в бухте звон якорных цепей моего флота. Инглизский посол не услышит от нас ни да ни нет, мой достойный визирь Мидхат-паша. Я буду кормить британского льва обещаниями и надеждами.

Карета Лайарда, посла Англии в Стамбуле, катила из шикарного европейского квартала, что в предместье Пера, через еврейский квартал в предместье Хаскиой. Подтянутый, чинный, с седыми бакенбардами, сэр Лайард в Стамбуле третий месяц. Напутствуя его, лорд Биконсфилд наказывал: «Интересы Великобритании не выходят за пределы интересов Великобритании».

Лайард понял премьера: туркам надо обещать, подталкивать к войне с Россией, но конкретной помощи – никакой.

Давать займы некредитоспособной стране банкиры Сити не желали. Оттоманская Порта – государство с внешним долгом в пять с половиной миллиардов франков – не в состоянии выплачивать даже ежегодные проценты.

Посол подумал о том, что Англия достаточно помогла Порте, взяв на себя частичные расходы по поставкам для турецкой пехоты нового образца ружей и стальных крупповских пушек.

За оконцем кареты остались мощённые плитами кварталы с английским и французским, русским и австрийским посольствами, правительственными зданиями, роскошными особняками дипломатов и разноцветными деревянными домами турецкой знати. Потянулись грязные узкие улочки с домишками мелких торговцев, ремесленного и прочего люда, зловонные, неухоженные районы печально известного Стамбула, рассадника всяких заразных болезней.