В любом случае мы установили, что обвиняемые наивны и инфантильны. Все, чем они занимаются, для них — игра. Они не видят разницы между игрой и действительностью. Духовные силы, несомненно наличествующие у них, они растрачивают на решение ирреальных задач. Они за себя не отвечают. А по поводу обвинения в совершенных ими преступлениях скажу: они не ведали, что творили. Они не ответственны за это — и должны быть оправданы!

Председательствующий: Предоставляю последнее слово обвиняемым. Александр Беер-Веддингтон!

Ал: Я требую, чтобы нас судили не автоматы, а люди. Я хочу предстать перед людьми вашей планеты!

Председательствующий: Это бессмысленно. Рене Хонте-Окомура!

Рене: Я тоже…

Председательствующий: Судебное разбирательство закончено. Логистическая машина вынесет и обоснует приговор.

Логистическая машина: Обвинитель пытался доказать, будто обвиняемые — индивидуумы, которым обычно нет дела до законов и прав. Вопрос, есть обвиняемым дело до законов и прав или нет, при определении виновности роли не играет.

Обвинитель пытался доказать, будто обвиняемые — бесчувственные, грубые существа. Вопрос, являются ли обвиняемые бесчувственными, грубыми людьми, при определении виновности роли не играет.

Обвинитель говорил о мотивах, которыми были вызваны действия обвиняемых. Мотивы, вызвавшие действия обвиняемых, при определении виновности роли не играют.

Защитник указал на образ жизни обвиняемых. Образ жизни обвиняемых при определении виновности роли не играет.

Защитник указал на чуждый нашей действительности склад ума обвиняемых. Чуждый нашей действительности склад ума обвиняемых при определении виновности роли не играет.

Защитник рассуждал о недостаточной защищенности города. Недостаточная защищенность города при определении виновности роли не играет.

Преступления были зафиксированы Регистратором (Рег. №730129332508).

Личности совершивших преступления Регистратором установлены (Рег. №7301293362075-6).

Идентичность обвиняемых подтверждена повторной регистрацией (Рег. №730129336207718) и сравнением ее с результатами первой регистрации.

Имеющие законную силу возражения против виновности обвиняемых не приводились.

Обвиняемые виновны в смысле предъявленных им обвинений по их собственным законам.

Их преступления по их собственному законодательству наказываются смертью в газовой камере.

Заседание суда происходило в помещении прямоугольных очертаний длиной шестнадцать метров, шириной — восемь и высотой — четыре. Возникло оно из их тюремной камеры: раздвинулись стены, состоявшие из знакомых им элементов. Кроме Ала и Рене в зале находились три «единства» — Председательствующий, Обвинитель и Защитник. Все трое имели форму кубов, все трое после объявления приговора исчезли сквозь стену. Друзья остались одни.

— Мне кажется, я вижу сон! — воскликнул Рене. — Не может ничего этого быть!

— Почему же? — возразил Ал. — Прозвучало все куда как логично. И, в конце концов, мы действительно натворили здесь дел.

— И теперь они хотят убить нас газом, — сказал Рене. Ал услышал, как голос Рене слегка задрожал.

— Ты никак испугался?

— Странное какое-то ощущение, ведь меня никогда прежде к смерти не приговаривали.

Стены начали сближаться, продвигая вперед Ала, прислонившегося к стене в углу. Рене метнулся в центр камеры. Пустое пространство все уменьшалось, пока пол не «съежился» до одного квадратного метра. Неприятное чувство овладело ими, когда они оказались внутри образовавшейся таким образом высокой и узкой шахты. Потом начал опускаться потолок. Он не остановился над головами, а продолжал давить, пока не оказался на высоте одного метра.

— Проклятие, неужели они уже начинают? — взволновался Рене.

— И правда, подлость — сжимать нас таким образом, — пожаловался Ал.

Они сидели на корточках.

— По-моему, они начали, — прошептал Рене. Он принюхался. — Чувствуешь запах горького миндаля? Это цианистый газ. Его подают через сопла.

Ал услышал тихое шипение. Запах газа сначала был вовсе не неприятный. Но вскоре наряду со слабым запахом появилось и неотчетливое ощущение тошноты, а несколько секунд спустя произошло молниеносное слияние этих ощущений: позывы тошноты усилились, сделалось невыносимо противно. В висках глухо стучало, пол поплыл у них под ногами, черные тени заплясали перед глазами.

— Отключаемся! — воскликнул Ал.

Рене все время был готов быстро отключиться, но, когда захотел сделать это, его словно парализовало. Он совершенно отчетливо понимал, что по своему усмотрению может отключить любой орган чувств, сколь интенсивным ни было бы восприятие поначалу. Так же хорошо он знал, что, даже если он и забудет отключиться или ему что-то помешает, с его телом ничего худого не случится. Интенсивность восприятия может возрасти, она может преступить порог боли, и тогда он потеряет сознание — это самое страшное, что с ним может произойти, ну и связанный с обмороком шок. Благодаря пониманию взаимосвязи процесса действие шока всегда само по себе уменьшалось до размеров вполне безобидных. Он уже испытывал подобные шоки: в последний раз в старом городе, перед воротами, ведущими на мост, когда его разорвало выстрелом Джека. Но тогда все произошло моментально, незаметно. А сейчас? Его захлестывала волна тошноты, удушья и смертельного страха, и он не сопротивлялся ей. Он бессильно прислонился боком к освещенной стене. Сознание угасло, но тело отчаянно боролось с тем, что было одновременно иллюзией и действительностью.

Ал был далеко не столь уверен в себе, как пытался продемонстрировать товарищу, но ему удалось, хотя казнь и началась так неожиданно, своевременно отключить ощущения запаха, вкуса и боли. Он мгновенно избавился от тошноты, головокружения и боли, но обрел зато тот покой, который делает особенно восприимчивым к боли других. Заключенный вместе с товарищем в тесном кубе, он не имел возможности не замечать происходящего, и, когда Рене вздрагивал, дергался, извивался, скрипел зубами и в муках лепетал что-то неразборчивое, он страдал так, как если бы переживал все это сам. Он всегда питал почтение и к жизни, и к смерти, но только сейчас ощутил все то чудовищное, что за ними скрыто.

Чтобы бесцельно не продлевать мучительно долгие минуты, он тоже опустился на пол и, когда тело Рене перестало двигаться, тоже затих.

Ал ждал. Ждал терпеливо, когда очнется Рене, и еще — какие события произойдут после. Сначала он услышал, как шипение стало тише, как оно замерло, как началось вновь. Немного погодя он включил самую низкую ступень восприятия запахов и с удовлетворением отметил, что воздух снова пригоден для дыхания. Подождав еще немного, он отрегулировал восприятие запаха, вкуса и боли, без которых мироощущение было неполным. Как только Ал заметил, что Рене задышал, он сел рядом.

Мучительно тяжело вздохнув, Рене открыл глаза.

— Ты, старина, все норовишь нырнуть из огня да в полымя! Неужели тебе мало доставалось на орехи? Почему ты не отключился? — спросил Ал, добродушно поддевая друга.

Рене потребовалось некоторое время, пока к нему вернулся дар речи.

— Не знаю, — сказал он хрипло. — У меня почему-то… ничего не вышло.

— Не огорчайся, — постарался подбодрить его Ал. — Как ты себя чувствуешь?

— Терпимо, — ответил Рене. — Что произошло?

— Они отсосали газ, а потом подали свежий воздух — больше ничего.

Рене по-прежнему не хватало воздуха.

— И что теперь? — спросил он погодя.

— Я хочу попытаться вступить с ними в контакт, — сказал Ал и прокричал: — Послушайте, я вызываю защитника!

Он мог бы не повышать голоса. Сразу после его слов помещение приняло прежнюю форму куба с длиной ребра в четыре метра.

— Слава богу, — прошептал Рене, когда потолок поднялся и они смогли стать на ноги.

Стены опять задвигались, и перед ними предстал автоматический агрегат, назвавший себя «защитником».