— Доставьте нас на материк. В Архангельске наши представители.

— А судно и груз бросите? Нет, уважаемый капитан, предлагаю другое: корабль надо снять с мели, поднять пары и следовать в порт назначения.

— Снять с грунта? Своими силами? Это невозможно! Да нас расстреляют и сожгут, пока мы будем возиться с этим.

Капитан глядел на меня, точно на сумасшедшего.

— Берите судно и делайте с ним что хотите! А я предпочитаю наблюдать с берега, — закончил он и отошел к группе офицеров, прислушивавшихся к нашему разговору.

Ответ капитана не успокоил нас. Мы не могли примириться с тем, что корабль, совершенно новый и целый, полностью загруженный танками, самолетами, боеприпасами и продуктами питания, может быть брошен.

Мы решили собрать команду и поговорить с ней. Через переводчика я рассказал экипажу «Уинстона Сэйлема» о чрезвычайной важности доставки груза, о том, как наши моряки смело сражаются с более крупными силами противника. А также разъяснил, что каждая минута пребывания судна на мели грозит непоправимой катастрофой для всей команды.

Наше обращение разделило экипаж на две части. Меньшая половина во главе с капитаном и тремя офицерами заявила, что в Англии и Америке достаточно судов и потому нужно позаботиться только о спасении людей.

— Я отказываюсь вернуться на корабль, — заявил капитан, — судно хорошо застраховано, компания ничего не потеряет, если оно погибнет.

Другая часть — матросы, кочегары и многие офицеры — приняла наше предложение. Высокий худощавый офицер с обожженным арктическим солнцем и ветрами лицом, подойдя к нам, сказал:

— Команда не хочет бросать судно. Говорите, что надо делать.

Осмотрели корабль. Больше всего мы опасались, не сдвинуты ли машины с фундаментов при посадке судна на мель. Но все оказалось исправным. Транспорт лежал на мягком песчаном грунте. Был отлив, поэтому судно во всю длину своего киля глубоко увязло в песке. Пока ожидали прилива, команда поднимала пары, наводила порядок на палубе, усеянной пустыми консервными банками, корками бананов, апельсинов и разными объедками, которые, как нам объяснили, люди не выбрасывали за борт по приказу капитана, чтобы по этим остаткам их не могла обнаружить подводная лодка.

— Все продумали… Но как они могли сами разоружить себя? Им что, жить надоело?! — возмущались мои товарищи, рассматривая сложные механизмы бесполезных теперь орудий.

Посоветовавшись, решили снимать корабль с мели при помощи якоря, занесенного в море с кормы. Но для того чтобы перенести один из носовых якорей на корму и «выбросить» в море, нужно было сначала отклепать его от мощных цепей. И только тогда попытаться, подбирая кормовым шпилем трос с якорем, сдвинуть корабль с мели. Однако необходимых транспортных средств рядом не было. Тогда мы вспомнили, что во время полета видели в двадцати милях отсюда парусно-моторный бот под вымпелом Главсевморпути, который занимался, очевидно, промером глубин бухт. Быстро слетав к нему, сбросили на палубу вымпел с запиской, объяснявшей положение, и вернулись к кораблю.

Когда бот причалил к борту «Уинстона Сэйлема», мы увидели, как мал он — мостик не доходил и до первой палубы. Но английские моряки уже знали, что это суденышко месяц назад выдержало нападение шести «юнкерсов». В огневом аду бомбежки, когда льды моря кипели от хаоса разрывов, команда отражала атаки из единственного спаренного пулемета; срывая с себя бушлаты, матросы затыкали ими пробоины…

Я подвел наших моряков, поднявшихся с бота, к якорной цепи. Она действительно была очень мощной. Каждое звено с клеймом «Бирмингем» весило более тридцати килограммов, и сталь была такой прочной, что не поддавалась обычным ножовкам. Двое моряков, осмотрев цепь, закурили, затем потребовали кусок мыла и напильники. Получив и то и другое, они стали спокойно распиливать звено цепи. Около них собралась вся команда судна. Слышались отдельные реплики, ехидные шутки. Наши моряки, сбросив бушлаты, спокойно работали. По мере того как дело продвигалось, насмешливые лица становились серьезными, и в глазах загорались искры уважения. Через два часа звено было распилено. Трехтонный якорь стрелой был погружен на палубу бота и завезен на корму. Дождавшись полной воды, при помощи паровых лебедок начали раскачку корабля, размывая грунт работающими винтами. Промеры с катера показали, что отмель обширнее, нежели мы предполагали. Неожиданно, как это бывает в Арктике, поднялся сильный северо-западный ветер. Запенились волны. Самолет не мог больше оставаться на воде.

Высокий офицер, как мы узнали, первый штурман, подойдя к нам, сказал:

— Вам надо уходить. Шторм сломает гидросамолет, тогда никто не сможет помочь нам. Сообщите вашему командованию о нас и ускорьте высылку буксира для снятия с мели.

Он с благодарностью пожал нам руки.

Договорившись обо всем с командиром бота и предложив американцам выкачать воду из балластных цистерн для облегчения корабля, мы забрали девять больных матросов с «Уинстона Сэйлема» на борт гидросамолета и стали прощаться с экипажем. В последнюю минуту я взял половину распиленного звена и поднес его капитану. Он молча принял подарок, холодно пожав мне руку…

Мазурук окончил свой рассказ. Все молчали. Каждый из нас отлично понимал, чего стоил взлет в открытом море. Было слышно, как за двойным переплетом оконных рам яростно выл ветер и глухо рокотало Карское море…

— Ну а с «Уинстоном Сэйлемом» что стало?

— Пришли два наших корабля, сняли с мели и благополучно доставили со всем грузом в порт.

Вошел вахтенный радист. Вид у него был возбужденный.

— Что-нибудь случилось?

— В Баренцевом море потоплен американский транспорт. Экипаж перешел на шлюпки. Вот радиограмма!

Мы смотрим друг на друга и молча облачаемся в кожаные доспехи, По пути к самолетам Мазурук говорит:

— Наш экипаж идет в море, а вы осмотрите все западное побережье Новой Земли. Встретимся в Амдерме.

Монотонно гудят моторы, молотя стальными винтами промозглое марево циклона. Стучат пулеметными очередями по фюзеляжу куски льда, отрывающиеся с бешено крутящихся лопастей, и каждый раз испуганной птицей вздрагивает сердце, ибо нельзя привыкнуть человеку к угрозе смерти, даже если она повторяется изо дня в день. Машина тяжелеет. Конвульсивно, рывками подрагивает хвост. От безобразного ледяного нароста, охватившего весь самолет, падает скорость, высота.

— Пошли вниз.

— Но там океан, — отвечает Орлов.

— Вверх не тянет, а внизу над водой температура выше нуля, оттаем.

Мы ныряем в серую рвань облачности и вываливаемся из нее почти над белым кружевом кипящего моря.

— Плюс один! — кричит Кекушев, радостно указывая на термометр наружного воздуха.

Грохот по фюзеляжу усиливается, на нем появляются вмятины. Это слетают последние куски льда, а гребни волн почти лижут низ самолета. Юра резко меняет шаг винтов, чтобы сбросить остатки льда. Низкий, режущий вой — и самолет снова начинает набирать высоту.

Я показываю Орлову большой палец руки, поднимаюсь с сиденья и принимаюсь за расчеты.

— До мыса Входного пролива Маточкин Шар десять-двенадцать минут. При такой видимости можем врезаться в скалы. Отверни влево на тридцать градусов. Пойдем параллельно берегу.

Юра Орлов кивает, и в этот же миг физически ощутимым ударом в самолет врывается яркий свет голубого неба. Фронт циклона оборвался, выбросив нас из своих объятий в ослепительную чистоту неба. Впереди в прозрачном воздухе отчетливо видны заснеженные горы Новой Земли, коричневые скалы и языки синих ледников, обрывающихся в море.

Неожиданно коротко взвизгивает бортовая сирена, и в шлемофоне раздается сдержанный голос Сергея Наместникова:

— Слева по курсу самолет! У самого берега, над широким полем ледника, как в кинокадре, проецируется силуэт самолета, Он идет курсом на юго-запад. В бинокль отчетливо видны белые кресты на фюзеляже и свастика на киле хвоста.