Герберт поднимается с кресла и идет влево. Вейн взбирается на сцену, а

Форсон в это время проходит за правую кулису.

Вейн. Мистер Форсон!

Форсон (появляясь). Сэр?

Вейн. Позовите "Реквизит".

Форсон (громовым голосом). Реквизит!

Через стеклянную дверь входит человек довольно потрепанного вида.

Вейн. Как ваш валун? Выдержит?

"Реквизит" (подходит к бутафорскому валуну, обросшему бутафорским мхом; валун лежит перед задником, как бы среди яблонь. Ставит на него ногу). Если не слишком на него наваливаться, сэр, так не сломается.

Вейн. И не заскрипит?

"Реквизит". Нет. (Становится на валун. Раздается меланхоличный скрип.)

Вейн. Исправьте. Теперь покажите мне лютню.

"Реквизит" протягивает ему бутафорскую лютню. Пока они разглядывают лютню, из-за правой кулисы появляется плотный мужчина с широким, чисто выбритым и слегка обрюзгшим лицом и маленьким ртом, из которого торчит окурок сигары.

Он ждет, когда на него обратят внимание.

"Реквизит" (почувствовав запах сигары). Шеф.

Вейн (поворачивается к "Реквизиту"). А, хорошо, вы свободны.

"Реквизит" выходит в стеклянную дверь.

Вейн (Фрасту). Так вот, сэр, мы можем сейчас начать репетицию "Лиры Орфея".

Фраст (с легким иностранным акцентом). "Лира Орфея"! Откровенно говоря, мистер Вейн, я лирам предпочитаю доллары. Да скажите вы мне, есть ли по крайней мере в этой вашей высокоинтеллектуальной пьеске изюминка?

Вейн. В ней есть известное обаяние.

Фраст. А я-то думал, вы дадите "Хорька" с маленьким Миггсом! Тут бы нужен, знаете, хорошенький коктейль перед "Просчетом Луизы", мистер Вейн!

Вейy. Погодите, сэр, вот увидите.

Фраст. Свет так и будет? Что-то уж очень, знаете, потусторонне. Я позабыл очки. Сяду-ка в первом ряду. Одну минуточку. Кто играет этого вашего Орфея?

Вейн. Джордж Флитуэй.

Фраст. А есть в нем изюминка?

Вейн. Это очень маленькая роль.

Фраст. Кого вы еще подобрали?

Вейн. Гай Тун играет профессора, Ванесса Хэллгров - его жену, Мод Хопкинс - фавна.

Фраст. Гм! Имена не громкие!

Вейн. Зато без запроса. А мисс Хэллгров, по-моему, находка.

Фраст. Хорошенькая?

Вейy. О, да.

Фраст. Интеллектуальная?

Вейн (колеблясь). Да нет. (Решительно.) Послушайте, мистер Фраст, пожалуйста, не ждите еще одного "Хорька".

Фраст. Ну, хорошо, была бы изюминка, я больше ничего не требую. К делу, к делу! (Гасит сигару и спускается со сцены в партер, где садится в первом ряду.)

Вейн. Мистер Форсон?

Форсон (выходит справа, из-за занавеса). Сэр?

Вейн. Начинаем. Дайте занавес.

Спускается в партер и усаживается рядом с Фрастом. Занавес опускается. Слышен красивый женский голос, поющий песенку Салливана: "Деревья пробуждал

Орфей..."

Фраст. Голосок что надо!

Занавес поднимается. Профессор, высокий, худой и рассеянный человек с проседью, зевает в кресле. На коленях у него блокнот, справа - табурет с чернильницей, слева - том энциклопедии на подставке - словом, он забаррикадирован со всех сторон статьей, которую пишет. Он читает вслух последнюю написанную страничку, но голос его заглушается пением жены, которая находится в соседней комнате, за портьерой. Пропев песню до конца, она умолкает, и тогда становится слышно, как профессор читает свою статью.

Профессор. "Орфей символизировал собой голос Красоты, призыв жизни, завлекающей нас, смертных, своей песней, поднимающей нас из могил, в которых мы добровольно себя погребли. Писатели древности, надо полагать, сознавали это в той же мере, в какой и мы. Человечество не меняется. Шелк и сукно, в которые рядятся современные цивилизованные существа, скрывают под собой все тех же фавнов и дриад. А между тем..." (Он внезапно умолкает, как бы вдруг иссякнув. Нетерпеливо, жене.) Что же ты не поешь, дорогая? Пой, это создает атмосферу.

Жена снова поет. И профессор начинает снова водить пером. Но песня внезапно обрывается и, раздвинув портьеру, в двери появляется жена профессора. Она значительно моложе его, бледна, очень хороша собой. Все в ней - и тип лица, и сложение, и облегающее тело кремовое платье напоминает женщину с картины Боттичелли. Она в упор разглядывает мужа, который погружен в свое писание;

затем быстрыми шагами подходит к раскрытой двери и смотрит в сад.

Жена. Боже мой! Какая красота!

Профессор (поднимает голову). А?

Жена. Я сказала: "Боже мой! Какая красота!"

Профессор. А-а!

Жена (смотрит на него). Ты не заметил, что мне последнее время приходится всегда повторять то, что я тебе говорю?

Профессор. Что?

Жена. Что мне приходится повторять...

Профессор. Да-да, я слышал. Прости. Я слишком увлекаюсь.

Жена. Но только не мной.

Профессор (удивленно). Дорогая моя, да ведь твоя песня как раз и помогла мне воссоздать атмосферу. Чертовски трудная статья - найти равновесие между исторической точкой зрения и просто человеческой...

Жена. Кому нужна человеческая точка зрения?

Профессор (ворчливо). М-м! Если б это было так! Но - современные вкусы! Им дела нет до истории. Им подавай грошовые чувства в пестрых обложках.

Жена (как бы про себя). А весна - это тоже грошовые чувства?

Профессор. Прости, дорогая, я не расслышал.

Жена (словно против воли, уступив какой-то внутренней силе). Красота, красота!

Профессор. Это-то я и пытаюсь здесь выразить. Легенда об Орфее и по сей день символизирует человеческую тягу к красоте! (Снова берется за перо, она же продолжает любоваться лунным светом в саду. Подавляя зевок.) Черт возьми! Все время в сон клонит! Распорядись ты наконец, чтобы к обеду давали кофе покрепче!

Жена. Хорошо.

Профессор. Вот послушай - как тебе это покажется? (Читает вслух.) "Многие полотна художников Возрождения - особенно таких, как Боттичелли, Франческа и Пьеро ди Косимо, - навеяны легендами типа орфеевской. Этому же языческому источнику мы обязаны маленькой жемчужиной Рафаэля "Аполлон и Марсий".

Жена. Мы обязаны ему и большим - бунтом против сухой учености.

Профессор. Вот именно! А я. пожалуй, разовью эту мысль: "Ему же мы обязаны нашим бунтом против академичности, отвращением к "бизнесу" и к грубому торжеству купли-продажи. Ему мы обязаны..." (Голос его постепенно замирает.)