— Я пошутил, брат. Какая там скука! Вот увидишь, какое сегодня веселье будет. Да и чёрта, брат, никакого нет. И вообще ничего нет.

И он громко засвистел.

Мальчики подходили к деревне. Повеял прохладный ветерок. Залаяли собаки.

— Ты слышишь? Собаки лают, — сказал Фома. — В деревне собаки не так лают, как в городе. Деревенская собака лает в тоске, надрываясь. В городе собака сытая, она больше ворчит, чем лает. А в деревне собака последних сил не жалеет, изводится вся, а лает, лает… И лай какой-то особенный, сухой и пустой. Ты слышишь?

— Слышу.

— Скверный лай. Таких собак убивать надо. Мы веселиться идем, а они лают. Твари поганые!

Они подошли к журавлю, который как-то вдруг вырос перед их глазами.

— Фу, чёрт! Как виселица какая! — проворчал Фома, отступая.

Из-под плетня бросилась под ноги мальчикам собачонка с хриплым лаем, в самом деле будто пустым и сухим.

— Вот я тебя, подлая! — крикнул Фома и вытянул собаку палкою.

На улице никого не было видно. Черные избушки, прикорнувшие к их крышам сарайчики, худо крытые дворы, завалинки, плетни — все было так убого, так дико, так мрачно, что у Сережи сердце сжалось в тоске: не часто он бывал в деревне.

— Дворцы какие! — пошутил невесело Фома. — А песни, брат, девки все-таки здесь лихо поют. Такой уж народ — разоренный, голодный, розгами сеченый, а без песни жить не хочет.

— Да, грустно здесь! — прошептал Сережа, опуская голову. — Не следовало нам идти сюда.

— Ну вот еще! Ты, пожалуйста, меланхолии не предавайся. А, впрочем, как знаешь, — рассердился вдруг Фома. — Я пришел за Акулиною. У нее косы хороши. А на тебя мне наплевать.

— Да я ничего. Я так, — уступчиво сказал Сережа и пошел покорно за Фомою.

Фома шагал уверенно. Он повернулся за угол и стал спускаться задами по тропинке. Стало совсем темно. Сережа спотыкался то и дело. Из-под ног сыпались камни и щебень.

— Сюда! Сюда! Вот здесь за ригою… Я тут все ходы знаю…

Смутный гомон долетел до Сережи. В темноте, у какого-то слепого сарая, на площадке стояла толпа девок и поодаль несколько парней. Говорили все разом, не слушая друг друга. Голоса звучали глухо.

— Господа пришли! — крикнул кто-то, заглушая других.

Это Акулина заметила Фому и Сережу и подошла к ним, смеясь. В темноте белели ее зубы и поблескивали белки глаз.

— Хоровод не ладится, — сказала она, — народу мало.

— Придут, — не унывал Фома. — Вот я гостинцев принес.

И он сунул Акулине два больших пакета с пряниками и конфетами, которые он притащил с собою.

Сереже стало стыдно почему-то: ему казалось, что пряники ни к чему и что он с Фомою будут здесь нежеланными.

К удивлению своему, он заметил, однако, что пряники были приняты не без удовольствия. Руки тянулись за ними охотно. Иные из девушек тут же принялись их есть, другие прятали гостинцы.

— Что же вы не поете? — спросил Фома.

— Да вот Аннушку ждем… Без Богомоловой какой хоровод… Она у нас петь мастерица и плясать тоже, — раздались голоса с разных сторон.

— Сейчас придет! — крикнул откуда-то из темноты мальчишеский голос.

— Это Ванька. Мы Ваньку за ней посылали.

— Вот у нас Ванька пляшет лихо. И Сенька тоже.

— Да где ж они? — заволновался вдруг Фома. — Давайте их сюда. Пусть пляшут.

Какой-то мальчишка шмыгнул между девок, таясь.

Придвинулись парни. Они подталкивали вперед двух мальчуганов. Те упирались, насупившись.

— Эх, темно как! — вздохнул кто-то.

— А у меня фонарь есть, — заявил запасливый Фома, на все готовый.

Он зажег фонарь и поставил его на землю. Вокруг белого круга на земле тесно столпились девки и парни за ними, плечом к плечу.

Сенька вошел в круг, приосанился и взмахнул обеими руками, как птица крыльями. Девки запели разом:

И потом на другой лад, с плясовым лихим гиканьем:

Далее уж слов Сережа разобрать не мог. Парни подсвистывали и хлопали в ладоши. Сенька заработал ногами. Ему негде было разойтись в тесном кругу, но он, кажется, в этом и не нуждался. Замысловатые кренделя выписывал он ногами и, пускаясь вприсядку, сохранял угрюмый и озабоченный вид. Плясал, как работал. На миг подскакивал он к своему сопернику Ваньке и то сшибал с него картуз, то давал ему в бок тумака. А тот все терпел покорно: таков был обряд этого пляса.

Наступила очередь Ваньки. Сенька отошел в сторону, тяжело дыша. Ванька был стройнее, повыше и чуть улыбался, не хмурился так, как Сенька. Но работал он ногами на тот же лад, только еще круче выкидывал коленца, еще неистовее пускался вприсядку. И вся толпа вокруг охала и приседала, когда он, будто распластавшись, носился по кругу. По временам он вскакивал лихо и сшибал в свою очередь с Сеньки картуз. И Сенька терпел, не обижаясь. Не мешал сопернику делать свое плясовое дело.

А кругом была черная ночь.

Сережа был городской мальчик, и деревня была для него как чужая страна. Его и тянуло к ней, и боялся он ее почему-то.

— Аннушка Богомолова пришла…

Толпа подалась, и Сережа увидел русоволосую Аннушку.

запели девушки не то со вздохом каким-то, не то со стоном, и Аннушка, махнув платочком, поплыла по кругу.

У Сережи кружилась голова. Он опьянел от этих песен, от душной ночи, совсем синей и глубокой, от близости этих девушек, о которых так часто твердил ему Фома.

— А где же Фома?

Фомы не было. Сережа обошел круг, но Фома ушел куда-то, оставив фонарь. Не видно было и Акулины. Теперь плясала не Аннушка, а какая-то другая девушка. Толпа вырастала понемногу. С другого конца деревни подходили парни, и оттуда слышался тоскливый плач гармоники.

Сережа, негодуя на Фому за то, что тот его бросил, решил было идти домой. Но кто-то потянул его за рукав, и Сережа, недоумевая, оглянулся.

— Это я, Марья-солдатка. Меня за вами Фома Григорьевич прислали, — бормотала ему на ухо бабенка.

Сережа отшатнулся от нее в смущении; у него задрожали руки; он не знал, что ему делать и что сказать приставшей к нему бабе.

— Хорошо! Я приду. Я потом приду.

— Да вам одному дороги не найти. За мной ступайте.

Кто-то толкнул фонарь. Он погас, и стало совсем темно. Раздался визг, смех, и во мраке началась суета и возня.

— Сюда! Сюда! — тянула Сережу за рукав бабенка. — За мной, барин, ступайте.

И она проворно побежала куда-то во мрак. Сережа спешил за нею, задыхаясь. Там, за спиною, еще звучали смех и шепот.

— Далеко ли это? — не своим голосом спросил Сережа бабенку.

— Сейчас! Сейчас! — остановилась вдруг она, так что Сережа с разбегу на нее наткнулся. — Осторожнее, барин. Тут мостик через канаву. Я уж знаю. Вы за меня держитесь.

— Что это? — испугался Сережа, когда за канавою какая-то черная масса надвинулась на него из-за кустов, тупо стукнув о землю.

— Это у нас тут кобыла ходит стреноженная.

— А!

— Вот сюда, барин, сюда…

И она подвела Сережу задами к плетню.

— Я не хочу с улицы, чтобы люди не видали. А тут легонько перемахнем, — прибавила бабенка и проворно перелезла через плетень. Сережа неловко вскарабкался и тяжело спрыгнул на землю.

В избе мигал огонек. Бабенка, слегка подталкивая, провела Сережу через темные сенцы, загроможденные всяким скарбом, в избу, где сидели Фома с Акулиною. На столе, покрытом скатертью, стояла бутылка с наливкою, пузатые стаканчики и на тарелке нарезанная ломтиками колбаса. Акулина, вся красная, чему-то смеялась, закрываясь рукавом.

Фома, увидев Сережу, так и заерзал на лавке от радости: