По утрам он просыпался в поту, был слаб, и у него приятно кружилась голова.

Наступала весна.

По утрам солнце, ликуя, заливало лучами палату, за окном радостно рвалась к солнцу трава, и на деревьях, которые протягивали ветви пред самым окном, распускались яркие, красивые листки.

В детях просыпались дремавшие силы, они чувствовали неясные желания и смутно волновались.

Лиза, не переставая, стучала ногой о постель и просилась у сестры Анны встать. Стёпка ходил за сестрой Анной по пятам и хныкал, чтобы его отпустили гулять.

Потом он надевал на голову белый колпак, делался похожим на поварёнка и убегал. Возвратившись назад, он рассказывал чудеса о том, что видел в саду.

Соня, когда солнце освещало её, блаженно вздыхала, закрывала глаза и лежала, сложив руки на груди. Маленький Данилка подпрыгивал в своей люльке и, как птица, чирикал непонятные слова. Даже бедный Шура переставал иногда плакать и улыбался из-под своего чепчика.

Горбатый Карл вдруг перестал есть.

Он брал равнодушно ложку, подносил её ко рту, потом клал на стол, устало склонял голову, сидел и чего-то ждал.

Румяный доктор озабоченно говорил о нём с сестрой Анной. Сестра Анна шепталась с Катей. Профессор один раз остановился около него и, слушая доктора, два раза серьёзно кивнул головой.

Дети смутно предчувствовали что-то, волновались и ждали.

Потом Карлу стали давать вино.

Был яркий весенний день.

В этот день Стёпка достал где-то зажигательное стекло и, расставив ноги, ловил у окна солнечный луч.

Все с нетерпением следили, как радужное пятно мелькало по стене, и Соня беззвучно шептала:

— Зайчик! Зайчик!

Стёпка навёл пятно на Лизу, на Данилку, на Шуру, скользнул им по всей стене, и потом, точно не нарочно, направил его на Карла.

Пятно остановилось у него на груди, прыгнуло на спину, лизнуло руку, повертелось около головы и окружило глаз.

Но Карл даже не шевельнулся. Он сидел, оттопырив губы, и глаз его так странно заблестел, что Стёпка испугался и остановился, разинув рот.

После обеда Катя принесла Лизе мешок, который ей прислала сестра; и когда Лиза, с нетерпением стуча ногой, разорвала нитку и заглянула внутрь, у неё вырвался восторженный крик:

— Жуки!

Это была целая куча шоколадных жуков, но так похожих, что казалось, вот-вот они сейчас расправят крылья, загудят и полетят.

Стёпка сейчас же приковылял к постели и жадно смотрел. Но Лиза бережно сложила жуков в мешок, нежно прижала его к груди и изо всех сил застучала ногой.

Потом она засунула мешок под подушку, обняла её и лежала, любовно шепча:

— Жучки! Жучки!..

Стёпка не мог спокойно сидеть. Он вертелся около Лизы, уговаривая её променять жуков на стекло, но Лиза отвечала ему равнодушно: «Ты глуп!»

Потом он не выдержал, подполз сзади к кровати и уже просунул руку под подушку. Но Лиза заметила это, одной рукой схватила мешок, другой же начала бить его по голове. Потом ловко повернулась и несколько раз плюнула ему в лицо.

Но через полчаса она одумалась. Она была великодушна.

Она подозвала Стёпку, помирилась с ним и раздала жуков. Каждый из детей получил по одному, и Стёпка, ковыляя, разносил их по койкам.

Одного он положил в люльку к Данилке, другого на чепчик Шуры, который улыбнулся сквозь слёзы, третьего Соне на грудь.

Карлу он не решился нести и только издали показал ему жука, как бы спрашивая его:

— Хочешь?

Но Карл неподвижно сидел. Он долго внимательно смотрел, потом потихоньку стал горбиться, нагнул голову вперёд, чуть-чуть приподнял руку и немного открыл рот, как будто собираясь что-то сказать.

Стёпка нерешительно оглядывался кругом. Но Лиза, которая внимательно следила за всем, громко велела ему:

— Стёпка! Дай Карлу жука!

Она подумала, что Карлу хочется жука, но он только стыдится это сказать, — и Стёпка стоял уже около него, протягивал ему жука и говорил:

— Хочешь?.. Только подержать.

Но Карл не ответил ничего. Он скорчился ещё больше, нагнул голову на бок, закрыл один глаз, а другим продолжал внимательно смотреть.

Солнце заливало всю комнату лучами, которые плясали буйную пляску, и у Карла сделалось вдруг такое странное лицо, что Лиза присела на своей постели и испуганно принялась глядеть.

— Стёпка, — проговорила она шёпотом, — послушай, Стёпка!.. — И захлопала вдруг в ладоши и закричала:

— Таракан! Ай, таракан, таракан!..

В открытое окно пробрался большой рыжий таракан и, осторожно шевеля усами, полз по стене. Стёпка сейчас же заковылял к нему.

— Таракан! Таракан! — пронзительно кричала Лиза, неистово стуча ногой. — Таракан! Таракан! — кричали Анна, Шура и Стёпка.

Описывая крутую дугу, таракан изо всех сил мчался по стене, высоко над головами, и все вскакивали, кричали и визжали так, что Данилка проснулся, потерял свой рожок и залился отчаянным плачем.

Но Лиза нашлась. Она быстро нагнулась с постели, схватила с полу туфлю и бросила её изо всех сил. Таракан в ужасе нёсся по белой стене, удирая от туфель, которые летели со всех сторон, шлёпались рядом с ним, отскакивали и падали на пол.

— Стёпка! Стёпка! — кричала Лиза. — Моя туфля! Моя туфля!

— И моя! — кричала Анна.

— И моя! — тихим голоском шептала Соня.

Стёпка стремглав ковылял по комнате, подбирая туфли, и они летели опять, быстро подхватывались и снова летели вслед за тараканом, который, пробежав по стенам кругом комнаты, очутился над тем местом, где сидел горбатый Карл, и вдруг исчез.

Его не могли найти. Но зоркий глаз Лизы открыл его.

— Там! Там! — закричала она и, размахнувшись изо всех сил, опять бросила туфлю.

И туфля перелетела через комнату и ударила Карла прямо в грудь. Он качнулся в своей сетке, и голова его, укоризненно кивнув, медленно опрокинулась назад.

Настала испуганная тишина.

Таракан убежал вверх к самому карнизу и взволнованно шевелил там усами, а Лиза сидела и глядела во все глаза.

— Карл!.. — вдруг плачущим голосом сказала она, но Карл не отвечал и, откинув голову назад, внимательно глядел вверх.

Стёпка тихонько подкрался к нему, снял с постели туфлю, поднялся на цыпочки и заглянул.

Он раскрыл рот, тоже хотел сказать: «Карл!» — но поперхнулся и испуганно вытаращил глаза: голова Карла медленно приподнялась, два раза чуть-чуть нагнулась и потом опустилась низко на грудь, точно делая всем глубокий поклон.

Он умер.

В это роковое для него августовское утро Пётр Иваныч проснулся в самом радужном настроении. Как раз вчера он получил из агентства комиссию за страхование склада купца Чижова, обещавшего ему, притом, передать в скором времени ещё другой склад. Это обеспечивало новую сверхсметную получку, а когда в кошельке у него шевелились деньги, Пётр Иваныч чувствовал себя особенно хорошо, и его природная предприимчивость вырастала до невероятных размеров.

Надев бинт на свои знаменитые во всех шантанах и увеселительных местах усы, Пётр Иваныч раскрыл окно, важно уселся подле него и, прихлёбывая чай, стал наблюдать уличное движение. Своей комнатой Пётр Иваныч был чрезвычайно доволен; и, действительно, комната эта имела такие достоинства, что другой, подобной ей, не нашлось бы, вероятно, во всём городе. Во-первых, она была в нижнем этаже и своими окнами выходила на широкий тротуар главной улицы, как раз на той стороне, где от шести и до десяти часов вечера происходило главное гулянье… Во-вторых, она имела совершенно особый независимый ход из больших, плохо освещённых сеней, укромность которых невольно прельщала гуляющих барышень завернуть туда, чтобы исправить случайные непорядки туалета. А это, в свою очередь, давало Петру Иванычу возможность распахнуть в самый критический момент дверь, осветить сени ярким светом и завязать с оторопевшими дамами разговор, который нередко приводил к самым неожиданным и приятным результатам. В-третьих, хозяевами Петра Иваныча была очень несчастная чета — немец, не говоривший по-русски, и русская — не понимающая по-немецки, которые сообща держали кондитерскую, находящуюся в этом же доме. Кондитерская шла плохо; сожители, не имея возможности объясниться, подозревали друг друга в обмане, и сильно ссорились каждый вечер.