Царский посланник застал Арата в катагонионе. Знаменитый стратег сидел за обшарпанным деревянным столом на такой же обшарпанной скамье. Пред ним стояли глиняная миска с фасолью, в которой там и сям торчали скудные клочки мяса, а чаше — острые сколы бараньих костей, и киаф, наполовину уже пустой. Еда была самой дрянной — это гонец понял сразу же, оценив ее быстрым взором знатока, искушенного как в изысках царской кухни, так и в нехитрой стряпне харчевен; вино — тоже паршивое: хорошего в Этолии вообще не водилось.

Все это — плохая еда и дурное вино — настроило гонца на скептический лад. Арат, человек известный в Элладе не менее, чем покойный Антигон или царь Клеомен, как говорят, тоже уже покойный, питается такой дрянью? Да еще в полном одиночестве, без собутыльников и друзей! Гонец позволил себе усмехнуться. Но усмешка была короткой, мимолетной. Спустя мгновение она исчезла, сменившись почтительной миной.

— Достойный Арат! — Гонец поклонился.

Арат поднял голову, вопросительно уставившись на гостя блеклыми, словно у рака, глазами. Изборожденное морщинами лицо его было устало, в сивой щетине подле рта запуталась бобовая долька.

— Достойный Арат! — с чувством повторил гонец. — Царь ищет тебя. Он объявил пир по случаю взятия Ферма и хочет видеть тебя подле своей особы!

Взор Арата был пуст, словно тот не понимал, о чем идет речь. Бледные губы подрагивали.

«Как же он стар! — подумал гонец. — Не хотел бы я быть таким старым. Лучше уж сложить голову в какой-нибудь потасовке!»

Арат и впрямь был стар, хотя и не столь, как казалось юному, полному сил гонцу. Давно минуло полвека, как он появился на свет. Не так уж много, скажете вы. Но полвека в те давние времена были сроком громадным, почти недостижимым. Особенно для воина. Особенно, если эти полвека были насыщены событиями, словно мясная похлебка чечевицей. Минули годы бурной юности, героической зрелости, пришедшей следом славы. Минули годы битв и дерзких переворотов. Все минуло. Остались лишь шрамы от укусов вражьей стали да неслышно подкравшаяся старость.

— Арат! — воскликнул, напоминая о себе, посланец.

— Да! Да! — очнулся стратег. — Уже?

На этот раз гонец не сумел утаить усмешку, но быстро справился с нею. Царь Филипп подчеркивал уважение к Арату, а значит, царские слуги должны тем более почтительно относиться к старцу.

— Тебя ждут, достойный!

— А Ферм?

— Город пал. Царь зовет тебя отметить победу.

— Да, — равнодушно согласился Арат, поднялся. Тотчас из-за перегородки выскочил хозяин постоялого двора, с угодливой миной протягивая гостю чистый рушник. Арат принял его, тщательно отер и без того чистые руки и принялся шарить в кошеле в поисках мелкой монетки.

— Что ты! Что ты! — забормотал хозяин, кланяясь. — Такая честь!

Арат не стал спорить. Это действительно честь — принимать у себя столь известного человека. Кивнув на прощание, стратег вышел на двор. Вдали из-за холма виднелись городские стены, над которыми поднималась жирная, лениво ползущая вверх пелена дыма.

— Что это? — спросил Арат, задав самый нелепый вопрос, какой можно лишь вообразить.

— Ферм горит, — бесстрастно сообщил гонец.

— Но кто велел?

— Никто. Война!

— Война… — прошептал Арат. Он, как никто другой, мог рассказать о войне. Он, штурмовавший многие города и участвовавший во стольких сражениях и битвах, что даже трудно было назвать их точное число. Он, за кем вот уже добрую треть века шли ахейские города. Он знал, что подобные пожары редко рождаются по злому умыслу. Просто какой-нибудь воин в поисках добычи нечаянно опрокинул на пол жаровню. И огонь тут же взвился по стене, разросся в огненный столб, плюющий искрами в соседние крыши. И некому тушить. И никому нет дела. Никому.

Какое дело македонянину или ахейцу до вражеского города! Он ценен лишь до тех пор, пока отдан на разграбление. Потом он просто превращается в скопище каменных коробок, а то и в груду развалин. И никому не придет в голову тушить огонь, рискуя жизнью и жертвуя мгновениями, какие можно употребить с немалой для себя пользой, набив походную суму серебром, а если повезет, и золотом. Монеты, сережки, колечки — сгодится все, даже столовая утварь. Бери все, что можешь унести. Все равно все сожрет огонь!

Гонец подвел к задумавшемуся Арату его коня, заботливо помешенного хозяином катагониона в стойло.

— Царь ждет! — напомнил он.

Арат молча кивнул. Опершись на плечо воина, он взобрался на спину коня, устроившись на чепраке — вытертой шкуре пардуса. Если ноги его были уже не столь крепки, как прежде, то в седле Арат смотрелся молодцевато, почти браво. Нужно было только пошире расправить плечи и распрямить спину. Арат тронул узду, посылая жеребца по дороге. Гонец пристроился чуть позади.

Кони бежали ровной рысью по вьющейся меж холмов — убегающей вниз, а затем лениво ползущей вверх — дороге. Поначалу она была пустынна, потом стали встречаться воины. То были самые прыткие, первыми набившие мешки награбленным. На раскрасневшихся лицах их читались возбуждение и радость. У наемника немного радостей в жизни, часто недолгой — пожрать, выпить, да еще пограбить. Сегодня был удачный день, но он еще не был закончен, и воины спешили к маркитанткам, дабы прогулять толику добычи. Они узнавали Арата и приветствовали его криками. Стратег не отвечал, мрачнея все больше и больше.

По мере того как всадники приближались к городу, пожар разрастался. Пламя уже охватило кварталы и слилось в гигантские языки, норовящие слизнуть крепостную стену. Стали встречаться вереницы рабов, связанных попарно и нанизанных на длинную цепь, подобно рыбе, выставленной вялиться на солнце. Одежда на многих была обожжена, лица — закопчены, кое у кого виднелись багровые отметины ожогов. Многие пленники узнавали Арата и кидали на него взоры, полные ненависти. Арат отводил глаза. Он хотел покарать этих людей, но не предполагал, что кара будет такой жестокой. Боги — свидетели, он не хотел этого.

«Сами виноваты! — жесточа сердце, подумал старик. — Разве не они разожгли войну, пламя которой сейчас поглотило и их?! Они! Это они, этолийцы, год из года ходили на наши города, зазывая с собой еще иллирийцев и спартиатов! Они — злобное, неистощимое, ненасытное в распрях племя!»

Справа показался частокол военного лагеря. Из-за увенчанного заостренными кольями вала, виднелись макушки крайних палаток да яркий, расшитый золотом царский стяг. Здесь, у лагеря, воинов было еще больше. Одни выходили из ворот, другие, напротив, спешили, обремененные добычей, в лагерь. Провожатый Арата подстегнул коня, заставляя того прибавить ход. Ахеец последовал примеру. Они проскакали мимо отряда воинов из Мегалополя, многие из которых были известны Арату в лицо. Мегалопольцы встретили своего предводителя победными криками. На этот раз Арат соизволил ответить, подняв руку наружу открытой ладонью.

Вот и ворота, по сторонам которых валялись части пересеченной надвое собаки: слева — передняя с мучительно оскаленной пастью, справа — зад с извалявшимся, перепачканным в крови и грязи хвостом.[4] Часовые отдали честь, качнув копьями. Ровные ряды палаток образовывали улицу, выводящую к золотому шатру. Арат остановил коня, подбежавший слуга подхватил брошенную ему узду. Из шатра показался могучий муж — Деметрий из Фар. При виде Арата лицо его расплылось в ухмылке.

— Ахеец!.. Мы заждались тебя! Филипп не желает начинать без тебя пир! Он не дает вина, а в моей глотке сухо, словно в заднице у некормленого осла! — Деметрий расхохотался своей шутке, найдя ее удачной. — Выпить хочется — страсть! А друг Филипп он все твердит: дождемся Арата, хочу разделить чашу и радость победы с Аратом…

Арат оправил плащ, подтянул на бок сбившийся к животу меч.

— Меня она не радует! — бросил он.

— Почему? — удивился бывший пират.

— Зачем надо было жечь город?

— А что с ним прикажешь делать? Оставить разбойникам-этолянам?! Чтоб они снова взялись за оружие? Наши парни взяли, что смогли, а остальное сложили в кучи и запалили. Слегка перестарались. День-то сухой, вот пламя и перекинулось на дома. А разве не ты призывал расправиться с этолянами?!