- И ты еще не нашел свою Тамару? - спросила Аэлита, усевшись рядом с братом на тахту.

Остап рассматривал портреты поэтов и читал стихотворные строки под ними.

- Да нет! - ответил Спартак. - Прямо к тебе. Словно знал, не все у тебя в ажуре.

- Нет, почему же? Очень даже в ажуре. Право-право!

Аэлита старалась не смотреть на брата. Она думала о Николае Алексеевиче и о том, что далеко не все у нее как надо.

Время, проведенное в Западной Германии, в особой палате, где Николай Алексеевич был таким близким, понятным, казалось далеким сном.

В Москве он опять отдалился, отгороженный стеной научных интересов. И даже на концерты они больше не ходили. И Аэлита, как никогда раньше, чувствовала себя одинокой.

- Брось, сестренка, - сказал Спартак. - Хоть ты и старшая, а насквозь просвечиваешь. Неладно у тебя. Скажешь, не так?

- Ну так. Только ты не знаешь почему.

- Отчего же не знаю. Мне Юрий Сергеевич все рассказал. Я понимаю. Нелегкое это дело... И даже близким родственникам нечего тут нос свой совать, а все-таки...

- Что все-таки?

Спартак покосился на Остапа. Тот сразу засобирался:

- Пойду-ка я "выдам пенки". Заигрались наши детишки-то на улице в казаков-разбойников.

Когда он вышел, Аэлита закрыла лицо руками.

- Люблю я его! Честное слово! - прошептала она. - Сама не знаю как, но люблю.

- Ну что ж тут особенного? Столько лет прожили. Любовь, она остается.

- Да не Юрия я люблю, а другого! Пусть пожилого, но замечательного человека.

- Это которому сто два года?

- Юрий тебе так солгал? Не мог без этого! Как ты ему в состоянии хоть в чем-нибудь верить?

- Ты же верила. Как раз в мои годы.

- Верила! И теперь страдаю. Только тебе да папе могу сказать, как страдаю.

- А он, тот Мафусаил, что ли... Он, что? Не любит?

- Он никогда не говорил со мной о любви. И не нужно. Он слишком намного выше меня... во всем, во всем! Если бы ты знал, какой это человек!

- Да я тебе верю. Больше, чем себе.

- А ты и себе поверишь. Вы еще встретитесь!

Зазвучал звонок.

- Ну вот и ребятки с детплощадки, - сказал Спартак и пошел открывать.

Ворвались Алеша и Бемс, потом вошел Остап, широко ухмыляясь, а следом за ним бочком, совсем так, как его папаша Сергей Федорович, робко появился Юрий Сергеевич и встал у дверей. Куда делась его импозантность? Он даже сутулился, как отец.

- Ну и что? Наигрались? - спросил Спартак. - Так не в ту игру вы играли. Надо в пограничников. Остап, надевай шинель. Мы с тобой будем диверсантами, а Алеша - пограничник с собакой, служебной.

Мальчик захлопал в ладоши, глазенки его разгорелись.

- У нас все мигом, дело клёвое, - говорил Остап, застегивая шинель.

Алеша гордо взял Бемса на поводок и потянул к двери.

Юрий Сергеевич печально провожал взглядом уходивших.

- Чуткие люди, - обратился он к Аэлите. - Поняли, что нам нужно поговорить.

- О чем? - нахмурилась та.

- Я хотел бы показать тебе написанное мной письмо, которое избавит меня от дальнейших объяснений.

- Садись, - пригласила Аэлита, указывая на тахту.

- Нет, ничего. Я тут с краешка на стульчике.

- Как хочешь.

Она взяла незапечатанный конверт и вынула оттуда письмо, адресованное президенту Академии наук СССР.

Аэлита поморщилась. Ей припомнилось другое письмо, написанное тем же почерком и переданное ей Николаем Алексеевичем.

"Глубокоуважаемый товарищ президент!

Считаю своим долгом порядочного человека снять с академика Анисимова Николая Алексеевича всякие подозрения, ложно высказанные мною. Я во всем ошибался и не боюсь в этом признаться. Моя жена чиста, и ее отношение к академику Анисимову адекватно уважению к старшему и почтенному человеку, Человеку с большой буквы, работы которого обеспечат благосостояние человечества на тысячелетия.

У меня нет слов для собственного осуждения!

Приношу искренние извинения и готов любым способом загладить свою вину, вызванную незаурядным чувством, которое я питаю к своей замечательной жене Аэлите Алексеевне Мелховой.

Инженер Ю. С. Мелхов".

- У меня другая фамилия, - сказала Аэлита, возвращая письмо Юрию Сергеевичу.

- Здесь есть еще одно. Самому Николаю Алексеевичу.

- Я не читаю частной переписки.

- Аэлита! Пойми! - вскочил Юрий Сергеевич, картинно прижимая руки к груди. - Я был ослеплен, ослеплен любовью к тебе. Это была лавина, снежная лавина несообразностей, промахов, ошибок. Мне стыдно вспоминать сцену в суде. Да никем твое место не занято в нашей семье, как я тогда сказал. Я горделиво, именно горделиво солгал, пошел на "святую ложь"! Ложь во имя сохранения твоего уважения ко мне, дабы я не выглядел в твоих глазах жалким и униженным. А главное, пойми, как понял Шекспир Отелло! Это ревность! И наша семья ждет тебя! Вернись! Умоляю тебя!

- Пойдем, - спокойно сказала Аэлита, словно они скучно говорили о прогнозе погоды. - Надо позвать всех с улицы, а то дождь может пойти.

- Конечно, конечно, - суетливо обрадовался Юрий Сергеевич. "Никак пример с Отелло подействовал? До чего же полезны порой классики!" - подумал он, и вслух сказал: - У меня есть зонтик, портативный, складной, из Италии. Ты, наверно, в ФРГ тоже себе такой купила? Я выйду, как бы Алешенька не простудился.

- Я сама сбегаю за ними. Без зонтика.

- Ну вот и хорошо, - удовлетворенно потер руки Юрий Сергеевич. Он даже не думал, что все так просто обойдется.

Вернулась Аэлита, а за нею с шумом ворвались в переднюю и Алеша с Бемсом, потом чинно, чеканя шаг, вошли и Спартак с Остапом.

- Проходите, ребятки, - пригласила их Аэлита.

- Да, да, проходите, друзья мои, нам тут нужно кое-что важное вам сообщить, - суетился Юрий Сергеевич.

Спартак удивленно посмотрел на него, потом перевел взгляд на сестру.

- Есть ситуации, - сказала Аэлита, - когда человек полностью раскрывает себя. Я только что увидела во всей красе Юрия Сергеевича Мелхова, который по чудовищному стечению обстоятельств был когда-то моим мужем. Нет меры, которая измерила бы человеческую мель Мелхова. Я вам, своим друзьям, хочу сказать, что никогда, слышите, никогда не прощу себе своего замужества... Честное слово!

- Из песни слова не выкинешь, - промямлил опешивший Юрий Сергеевич.