В коридоре что-то грохнуло, видно, сорвалась со стенки медная бадья, в ней соседка, поденная прачка, кипятила белье. Федор Афанасьевич подмигнул брату, который давно уже работал у Воронина, поближе к Обводному, чтобы удобнее снимать на двоих эту маленькую, узкую комнату, похожую па ящик с крашеным полом.

— Выдь-ка, милый. Побудь покамест за дверью… К делу приступим — кликну.

Егор понимающе кивнул, взял со стола кисет, тру-бочку-посогрейку и отправился покурить в коридоре.

Красин неревел взгляд па миловидную девушку, одетую с особой опрятностью. Все просто на ней, дешево, но сидит так, словно шито у лучшего дамского портного.

— Ну а вы? Что нам скажете?

Девушка встала, подняла глаза к потолку, будто вспоминая, а потом вдруг кокетливо улыбнулась:

— У меня все просто. Зовут Верой… Сибилева. Из приютских я. Жила поначалу у вдовы, потом она скончалась, взяли меня в воспитательный дом… Была при Еленинской родильне. Учили на фельдшерицу… А потом вот Федор Афанасьевич посоветовал на фабрику. Пошла на Новую бумагопрядильню, к Анюте на выучку — Верочка вздохнула. — Три недели училась, как пускать станки, как нитку вдевать, шпульку в челнок вставлять… Все одолела, даже главную премудрость, как рваную основу надвязывать. А нынче уже на двух станках работаю…

— Она у нас молодчина, — подал голос Афанасьев, — одно слово — умница…

Вера зарделась:

— Вы уж скажете… Без вас-то, где бы я сейчас…

— Ты ему расскажи, как убиенного Александра оплакивала, — попросил Афанасьев и закашлялся, рассмеявшись. — Давай-ка…

— Да что там! — Вера смутилась. — Давно было…

— Нет-нет, это должно быть весьма интересно! — подхватил Красин. — Прошу вас, непременно расскажите!

Вера, теребя концы платка, наброшенного на плечи, немного помолчала, потом отважилась:

— Ну совсем еще глупая… Ничего не смыслила. Мама приемная — крестьянка, однако без книг не жила. И меня приохотила. Каждый вечер заставляла вслух читать… И поясняла, что к чему… А тут как раз в школе великий переполох: в третьем часу пополудни на набережной Екатерининского канала, аккурат против сада Михайловского дворца, убили имнератора. Все плачут, рыдают, ну и я — тоже… Распустили из школы на три дня. Пришла домой в слезах… А мама вдруг говорит: «Нашла об чем плакать! Одного убили, десять на это место найдется. Вот, — говорит, — высеку сейчас, коли не перестанешь…» И знаете, так она это сказала, таким тоном, что я сразу поверила — слезы лить не стоит.

Красин захохотал, замахал руками:

— А высекла бы?

— Очень даже просто. — Вера тоже засмеялась. — Строгая была, пусть ей земля пухом…

— Главное — мудрая! — Леонид посерьезнел. — Повезло вам, Верочка, на приемную мать. Подобные уроки не забываются с детства — на всю жизнь. Превосходная история!

Федор Афанасьевич был доволен тем эффектом, который Вера произвела на Красина. Пусть знает студент, какие пригожие да разумные девицы попадают в рабочие кружки. Веру на Обводной впервые привел Николай Богданов. Сразу понравилась. Начитанная, говорит хорошо. Настоящего дела просит. Стали думать, куда приспособить. Конечно, о Еленинском родильном доме и помыслов не возникало, какая там может быть работа! Тогда и пришло в голову — к Анюте на Новую бумагопрядильню: пускай поварится в фабричном котле. Верочка поначалу испугалась — не получится, мол, провалюсь, но потом, поразмыслив, согласилась. И вот, бел пяти минут к тому времени фельдшерица, пошла в ткацкий, окунулась в самую гущу женской части пролетариата. И что самое хорошее в этом, вокруг нее уже стали хороводиться молодые работницы, готовые воспринимать революцию как основное дело жизни. Уже подумывали наладить женский кружок, да с квартирами беда… Беда с этими чертовыми квартирами, мало укромных уголков в Питере — везде глаза и уши государевы. Сколько ни подыскивали подходящую для двоих квартирку — для Верочки и Анюты, ничего покамест не подобрали. Так Верочка что удумала. Позавчера прибежала — как обухом по голове: на Глазовой улице сдается небольшой особняк во дворе публичного дома! «Да как же, Вера, а что про вас подумают?» — закричал не своим голосом. Смеется: «Это ничего не значит, у кого голова дурная, кому лишнего знать не положено, пусть думают. Зато две комнаты, кухня, и место вполне безопасное!» Ох, бедовая девка. «Да чем же оно такое уж безопасное, это самое треклятое место?» Еще пуще смеется, прямо-таки заливается: «Взрослый вы человек, Афанасьевич, а простых житейских вещей не понимаете. Сами учили конспирации и вдруг не можете смекнуть, что к нам в тот флигель совершенно без опаски смогут ходить мужчины… Не говоря уж о подружках. Не квартира — клад!» И ведь убедила, согласился с ней — удобная квартира. А она, оказывается, и задаток хозяйке внесла, вот до чего бедовая! Полезный человек…

Афанасьев вспомнил о своих обязанностях хозяина и предложил гостям чаю. А Леонид Красин, закончив беглое знакомство с присутствующими, тем временем говорил:

— Надо помнить, чго подходящие для разговоров материалы встречаются на каждом шагу. Не поленись, протяни руку и тут же добудешь что-либо в высшей степени интересное… Вот для примера, смотрите… — Достал из кармана исписанный листок. — Попались на глаза старые номера «Русского вестника»… Издатель Катков был фрукт известный, можно сказать — с нехорошим запахом фрукт. Однако и здесь кое-что имеется… Рабочие, ваши товарищи, еще вчера были связаны оземлей, крестьянская жизнь волнует их; в деревнях родичи остались, барахтаются в нужде… Почему бы не рассказать о жизни крестьянства в разных странах? Пожалуйста, сочинение некоего господина Циммермана, путешественника по Америке. Читаем: работник здесь вовсе не отягощен работами. Даже в самую горячую пору, во время сенокоса и жатвы, хлебопашец занят в поле не более десяти часов в сутки… Само производство работы облегчено до последней возможности, орудия и инструменты приспособлены так, что требуют меньшего напряжения сил со стороны человека. Работник в полном праве отказать хозяину в исполнении работы, если у фермера орудие не надлежащего свойства и требует от человека излишних усилий… Понимаете направление мысли? — Красин тряхнул листком. — Разве что-либо похожее есть у нас?

— У нас главное орудие — крестьянские жилы, сказал Афанасьев. — Пока не вытянут из работника жилы, не успокоятся…

— И сказать ничего не моги, — вздохнула Анюта.

— А вот и для женщин отдельно — как воспитывают девиц. — Леонид зачитал: — «В Америке родители не стесняют свободы своих дочерей… Девушки здесь с юных лет пользуются свободой и общественными удовольствиями более, чем замужние женщины. Молодая девушка приглашает гостей, принимает их в доме своих родителей, и все, не спросясь матери… Девушки приобретают самостоятельность в обществе, ознакомившись смолоду с практической жизнью…»

Красин о многом намеревался рассказать, к встрече с кружком готовился основательно. В запасе имелись более серьезные материалы, нежели цитаты из «Русского вестника». Он хотел постененно подвести к главной мысли — надо бороться за единство интересов всех рабочих и всех народов, за международную солидарность, за воцарение общества труда, в котором эксплуатации вызывала бы такое же изумление, как людоедство. Он хотел подробно остановиться на грандиозных промышленных начинаниях Европы и Америки, сравнить их с хозяйственным и техническим убожеством России, рост и развитие которой задерживались самодержавием. Он хотел…

Он ничего больше не уснел, беседу прервали. Быстро открылась дверь, и Егор Афанасьев, лицо которого исказила гримаса испуга, дрожащими губами произнес: «Дворник… старший…»

Федор Афанасьевич вскочил, поднял руку:

— Не паникуйте… Никитич, садись спиной к дверям. Вера, наливай чаю. У нас вечеринка, повеселей глядите! Анюта, запевай…

Из шкафчика Афанасьев достал початый штоф с водкой, граненые стопки. Анюта дрожащим от волнения голосом затянула песню. Нечесаный придвинулся к столу, потянулся за рюмкой…

Коровин вошел без стука, по-хозяйски. Остановившись на пороге, зыркнул острым глазом. Федор Афанасьевич с бутылкой и стопкой в руках кинулся к нему: