— Ну, довольно об его важных заслугах. Что ему нужно?

Секретарь перелистал много страниц и продолжал:

В эту минуту дверь кабинета отворилась и лакей доложил громким голосом:

— Ее сиятельство, графиня Алефельд.

В кабинет вошла знатная дама, с маленькой графской короной на голове, роскошно разодетая, в платье из красного атласа, обшитом горностаем и золотой бахромой. Пожав руку генерала, она опустилась возле него в кресло.

Графиня была женщина лет пятидесяти, но возраст не прибавил ей морщин, уже давно проведенных на ее лице заботами гордости и честолюбия. Она обратилась к старому губернатору с гордым взором и принужденной улыбкой.

— Однако, генерал, ваш воспитанник заставляет себя ждать. Он должен был прибыть сюда еще до восхода солнца.

— Он и прибыл, графиня, но тотчас же отправился в Мункгольм.

— В Мункгольм! Надеюсь не к Шумахеру?

— Весьма возможно.

— Первый визит барона Торвика будет сделан Шумахеру!

— Отчего же нет, графиня? Шумахер несчастлив.

— Как! генерал, сын вице-короля имеет сношение с государственным преступником!

— Фредерик Гульденлью, поручая мне своего сына, просил меня, графиня, воспитать его как своего родного. Я полагал, что знакомство с Шумахером принесет пользу Орденеру, который со временем достигнет такого же могущества. В виду этого, с соизволение вице-короля, я получил от моего брата Груммонда Кнуда пропуск во все тюрьмы и вручил его Орденеру. Он им воспользовался.

— А давно ли, генерал, барон Орденер завел это полезное знакомство?

— Не более года, графиня. Кажется, общество Шумахера пришлось ему по душе, так как он часто посещал его, живя в Дронтгейме, и лишь с большим сожалением, вследствие моих настояний, предпринял год тому назад поездку по Норвегии.

— А Шумахер, знает он, что утешитель его сын одного из-заклятых его врагов?

— Он знает, что это его искренний друг, и этого для него достаточно, как и для нас.

— А вы, генерал, — спросила графиня, бросая на губернатора испытующий взгляд, — покровительствуя и укрепляя это знакомство, знали вы, что у Шумахера есть дочь?

— Я это знал, графиня.

— И это обстоятельство казалось вам малозначащим в отношении вашего воспитанника?

— Воспитанник Левина Кнуда, сын Фредерика Гульденлью человек честный. Орденеру известна преграда, отделяющая его от дочери Шумахера. Он не способен увлечь без серьезного намерения девушку и притом дочь несчастного человека.

Графиня Алефельд вспыхнула и побледнела. Она отвернулась, как бы желая избегнуть спокойного взора старого генерала, как бы чуя в нем обвинителя.

— Все таки, генерал, — проговорила она, — это знакомство кажется мне, извините за выражение, странным и неблагоразумным. Носится слух о мятеже рудокопов и северных поселенцев. Имя Шумахера замешено в этом деле.

— Графиня, вы удивляете меня! — вскричал губернатор. — Шумахер до сих пор спокойно переносил свое несчастие. Этот слух, без сомнение, неоснователен.

В эту минуту дверь отворилась и слуга доложил, что посланный от его сиятельства великого канцлера просит дозволение говорить с графиней.

Графиня поспешно поднялась, простилась с губернатором, который снова занялся рассмотрением прошений, и торопливо удалилась в апартаменты, занимаемые ею в одном из флигелей губернаторского дома, приказав прислать туда посланца.

Уже несколько минут сидела она на роскошной софе, среди приближенных к ней дам, когда вошел посланец. Графиня при виде его не могла сдержать жеста отвращение, который тотчас же скрыла под благосклонной улыбкой. Внешность посланца, однако, на первый взгляд не представляла ничего отталкивающего: это был скорее низенький, чем высокий человек, дородство которого мало гармонировало с его должностью. Но при более внимательном осмотре на открытом лице его можно было приметить выражение наглости, а в веселых взорах что-то дьявольское, коварное.

Отдав графине глубокий поклон, он вручил ей пакет с печатью и шелковым шнурком.

— Ваше сиятельство, — сказал он, — дозвольте мне осмелиться положить к вашим стопам драгоценное послание вашего именитого супруга, моего высокочтимого господина.

— Разве он не прибудет сюда сам? И зачем послал он с письмом вас? — спросила графиня.

— Важные дела, о которых сообщит вам письмо, воспрепятствовали прибытию его сиятельства. Что же касается меня, графиня, то по приказанию моего благородного господина я удостоен величайшей чести иметь с вами конфиденциальный разговор.

Графиня побледнела и вскричала дрожащим голосом:

— Со мной! Конфиденциальный разговор с вами, Мусдемон?

— Если это хоть на миг огорчает вас, высокородная графиня, ваш недостойный слуга придет в отчаяние.

— Огорчает меня! Вовсе нет, — возразила графиня, пытаясь улыбнуться, — но разве этот разговор так необходим?

Посланец поклонился до земли.

— Решительно необходим! Письмо, которое сиятельная графиня удостоила принять из моих рук, должно содержать точные указание на этот счет.

Странно было видеть, как дрожала и бледнела гордая графиня Алефельд перед служителем, который так раболепствовал перед ней. Она медленно распечатала конверт и прочла письмо.

— Оставьте нас одних, — сказала она слабым голосом, обращаясь к окружающим ее дамам.

— Да соблаговолит сиятельная графиня, — сказал посланец, преклоняя колено, — извинить мою смелость за неудовольствие, которое я, кажется, причинил ей.

— Напротив, будьте уверены, что ваше присутствие доставляет мне величайшее удовольствие, — возразила графиня с принужденной улыбкой.

Дамы удалились из комнаты.

— Эльфегия, ты забыла то время, когда наши свидание не внушали тебе отвращения.

С этими словами обратился посланец к благородной графине, сопровождая их смехом подобным тому, каким смеется дьявол, завладевая душой, продавшейся ему по договору.

Знатная женщина униженно поникла головой.

— О, зачем я действительно не забыла его! — пробормотала она.

— Глупая! К чему краснеть из-за того, чего не видит ни один человеческий глаз?

— Чего не видят люди, то видит Бог.

— Бог, слабая женщина! Ты не достойна была чести обманывать своего мужа, так как он менее легковерен, чем ты.

— Вы низко издеваетесь над угрызениями моей совести, Мусдемон.

— Прекрасно! Но, Эльфегия, если ты чувствуешь угрызения совести, зачем же ты сама издеваешься над ними ежедневно, совершая новые преступления?

Графиня Алефедьд закрыла лицо руками.

— Эльфегия, — продолжал Мусдемон, — надо выбрать что-нибудь одно: или угрызения, отказавшись от преступлений, или преступление, отказавшись от угрызений. Бери пример с меня и выбери последнее; так будет лучше, по крайней мере веселее.

— Дай Бог, — прошептала графиня, — чтобы эти слова не припомнились вам на том свете.

— Ну, милая моя, теперь шутки в сторону, — сказал Мусдемон, садясь возле графини и обвивая руками ее шею.

— Эльфегия, — продолжал он, — постарайся по крайней мере духовно остаться такою, какой была двадцать лет тому назад.

Несчастная графиня, раба своего сообщника, пыталась ответить на его отвратительные ласки. В позорных объятиях этих двух существ, которые взаимно презирали и проклинали друг друга, было нечто чересчур возмутительное даже для их развращенных душ. Преступные ласки, в былое время составлявшие для них наслаждение, и которые неизвестно какое ужасающее приличие заставляло их расточать и теперь, превратились в их пытку. Странное и справедливое превращение преступных страстей! Их преступление стало для них наказанием.

Чтобы положить конец этой мучительной пытке, графиня, вырвавшись из объятий своего ненавистного любовника, спросила его, с каким словесным поручением прислал его ее муж.