Когда я рассказал доктору о смерти Настеньки, он глубоко вздохнул, посмотрел в потолок и пропустил сквозь зубы:

— Крепитесь. На всё Божья воля!

Он взял деньги и не догадался посмотреть на пузырёк с опием. Впрочем, я мог бы сказать, что Настенька опорожнила его в беспамятстве.

Но при прощанье он вдруг пристально заглянул мне в глаза и стал торопливо слушать мой пульс. Затем он сосредоточенно произнёс: «Эге!» — и даже тихонько свистнул. Неужто он что-нибудь подозревает? Впрочем, я и сам начинаю кое о чем догадываться: всё это происки кабинета!..

По скату оврага сбежала молодая белокурая девушка; скат был зелёный, шелковистый, издававший сильный запах богородской травы и мяты. Девушка на минуту остановилась, огляделась и пошла руслом оврага. Ранней весною, в ростепель, этим оврагом бежит лесная вода, и русло его затащило песком, а берега изрыло. Ноги девушки вязли в песке; она слегка щурила от солнышка карие глаза и играла нарядным зонтиком. Было утро, и солнце щедро заливало крутой скат оврага, нагревало золотистый песок и назойливо целовало щеки и шею молодой девушки; в её светло-русых волосах сверкали золотые блёстки; серое холстинковое платье плотно обтягивало её высокую и сильную фигуру. Овраг делал крутой поворот; группа старых, развесистых вётел стояла, кидая тень, по берегу оврага; цепкие кусты бобовника сбегали по скату. Здесь было прохладнее, и девушке не приходилось щуриться от солнца. Она остановилась под одной из вётел и, уронив зонтик, села на траву. Она была спокойна; здесь её не увидят ни с поля, ни с проезжей дороги, огибавшей овраг, ни из усадьбы. Девушка вздохнула; её свежее красивого овала лицо слегка покраснело от ходьбы. Она осмотрелась, нет ли поблизости муравейника, свистнула, плохо подражая крику перепела, и улыбнулась. В ответ ей из кустов бобовника чирикнула какая-то птица; зелёная ящерица, гревшаяся на обнажённом корне старой ветлы, испуганно юркнула в трещину; тихий ветерок шевельнул листьями вётел, зашуршал низкорослыми кустами бобовника и тронул золотистые волосы девушки. Это вышло так смешно, что девушка улыбнулась снова.

«Чего это они все откликаются мне, — подумала, она, — и птица, и ветер, и бобовник!»

Девушка встрепенулась: ей послышались чьи-то шаги, она поправила слегка взбудораженные ветерком волосы и, прищурив карие глаза, смотрела туда, где овраг делал крутой поворот. Шаги приближались, и вскоре в русле оврага показался молодой человек; он сразу увидел девушку и просиял всем лицом.

— Здравствуйте, Наталья Николавна, — крикнул он, сверкая глазами, — простите, я опоздал, на пашне задержали; плуг один поломался, так пришлось в роли механика выступить!

Девушка поднялась, и тоже вся улыбалась. Они поздоровались, сияя улыбками и долго пожимая друг другу руки. Девушка засмеялась и сказала:

— А я думала, Андрей Сергеич, что вы не придёте: вы запоздали на целых десять минут.

Девушка улыбнулась счастливой улыбкой, слегка покраснела и добавила:

— Шутка ли, на десять минут! Прежде этого с вами не случалось, как будто!

Андрей Сергеич снова пожал маленькую руку девушки. Вся его тонкая и подвижная фигура так и дышала счастьем.

— Не гневайтесь, моя несравненная, — заговорил он радостно, — к сожалению, не всегда можно располагать своим временем. Ведь теперь время-то какое рабочее! Присядемте, впрочем, — добавил он тем же счастливым голосом, — а то у меня от усталости даже в коленях ломит.

Он бросил палку и опустился на траву. Наталья Николавна последовала его примеру. Несколько минут они сидели молча, улыбаясь и любовно рассматривая друг друга, точно они не видались целые годы.

В овраге было тихо; только слышно было, как гудели пчелы над цветами мяты и богородской травы. Молодой человек придвинулся к девушке и взял её руку.

— Как наши дела? — спросил он молодую девушку и сразу стал задумчивым. — Неужели на точке замерзания?

Наталья Николавна потупила глаза.

— Хуже того, Андрей Сергеич! Я говорила с батюшкой, но он не хочет и слышать о нашей свадьбе. Я не знаю, за что он так ненавидит вас. Он даже вашего имени не может слышать без раздражения! Представьте себе!

Девушка вздохнула. Андрей Сергеич возбуждённо пожал плечами.

— Я и сам не понимаю этого, Наталья Николавна, положительно и ума не приложу. Старик, очевидно, имеет против меня зуб, а за что — одному Богу известно!

Он помолчал несколько минут и продолжал:

— Кажется, Наталья Николавна, легальным путём мы никогда ничего не добьёмся; надо действовать как-нибудь иначе! Я уже говорил вам, давайте, повенчаемся тайком. Мы никогда не сломим упрямство старика, он упрям, как я не знаю кто!

Андрей Сергеич как будто начинал раздражаться.

— Скажите, пожалуйста, почему мы обязаны вот именно слушаться его и страдать, когда он не может привести ни одного разумного довода? Почему? Ведь это деспотизм, это я не знаю, что такое! Затвердил, как сорока про Якова: «Вы не пара, вы не пара!» — точно нам не лучше знать, пара ли мы или нет, чёрт возьми, извините за выражение; я раздражён, у меня в этом году ничего не клеится, и гречиху придётся второй раз пропалывать! Ах, чёрт возьми! — сердито вырвалось у него.

Девушка вздохнула.

— Что же делать, если я не могу решиться без благословения батюшки. Я такая несчастная!

В глазах Натальи Николавны блеснули слезы. Андрей Сергеич придвинулся к ней.

— Мало ли что не можете решиться, — сказал он, — надо заставить себя решиться! Поймите, Наталья Николавна, не можем же мы, в угоду старику, отравить своё существование! Скажите, пожалуйста, для какого, с позволения сказать, дьявола, я буду мучиться, страдать, не спать по ночам и выть на луну, как дворовый пёс Шарик: «Ах, как я страдаю! Ах, почто нас злые люди разлучили!» Ведь мне же нужно работать, Наталья Николавна, а не по-собачьи выть! Ведь это же смешно, чёрт возьми!

Девушка внезапно расплакалась.

— Господи, как мне тяжело! — проговорила она сквозь слезы.

Андрей Сергеич поймал её руки.

— Ну, вот видите, моя голубушка, вы плачете, и я тоже вас люблю, я тоже сейчас заплачу. Для чего же, скажите мне, мы будем плакать, когда мы можем петь и смеяться! Жизнь вовсе уж не так красна, и если мы будем пропускать без внимания такие радости, как взаимная любовь и тому подобное, пятое, десятое, то у нас решительно ничего не останется!

Андрей Сергеич замолчал. Девушка подняла на него глаза, в них ещё стояли слезы.

— Но что же мне делать, если я не хочу огорчать батюшку; ведь он же меня любит. Кроме того, я надеюсь, что батюшка, в конце концов, пожалеет нас! А? Как вы думаете? Ведь вы же умный?

Андрей Сергеич вместо ответа до боли стиснул её руки.

— Наташа, милая — горячо вырвалось у него, — узнай, по крайней мере, что имеет твой отец против меня: может быть, я сумею разубедить его! Ведь также нельзя в самом деле мучить человека! Ведь я же страдаю, Наташа! Ах, чёрт возьми! С одной стороны ты, с другой — гречиха, с третьей — поломанные плуга. Ведь этак можно в гроб человека уложить. Наташа, пойми сама! — Он даже замолчал от волнения.

Девушка приподнялась и улыбнулась сквозь слезы.

— Буду биться до последнего, — сказала она. — Слушайте, сегодня в восемь часов вечера, приду сюда рассказать вам о результате. А теперь прощайте; пора домой, меня могут спохватиться!

Она проворно взбежала по скату, шурша юбками, и теперь уже шепнула:

— Прощай, милый…

Юноша улыбнулся.

— Ишь, вы какая храбрая, когда за две мили от неприятеля находитесь! Это как будто немножко по-австрийски, — проговорил он с счастливой улыбкой.

Девушка скрылась за холмом. Андрей Сергеич спустился в русло оврага и, вспомнив о старике, проворчал:

— Седая бестия упрям, как двести дьяволов!

Он вздохнул, сердито сшиб палкою подвернувшуюся на дороге колючую шапку репейника и буркнул:

— Всякая каналья норовит поперёк дороги стать… чтобы вас черти разодрали!..