— Бог у меня, как у всех, в красном углу, — отвечал Трегубов и закачался на каблуках.

Пересветов вытер, кулаком слезы.

— Вы и без моих денег богаты, Прохор Егорыч, а у меня в этом именьице все. Если вы выселите меня оттуда, я руки наложу на себя, Прохор Егорыч. Пересветов снова бросился на колени. — Прохор Егорыч, не губите меня, ради Христа!

Трегубов стал рассматривать свои выхоленные ногти. По его лицу бродила усмешка.

— В Аляшине хорошие плотники, — сказал он, — так я аляшинских строить конюшни подряжу. Как вы мне посоветуете: аляшинских, что ли, нанять?

— Подлец! — вскрикнул Пересветов с исказившимся лицом. — Душегуб, кровопийца!

— Чего-с? — переспросил Трегубов и побледнел.

— Простите меня, Прохор Егорыч, — вскрикнул Пересветов, ломая руки, — простите меня, мерзавца, ради Бога! Ах, до чего вы меня доводите!

— А-а, так-то лучше, — прошептал Трегубов и добавил: — Присядьте.

Пересветов, бледный, послушно опустился в кресло. Он еще весь дрожал.

Трегубов присел тоже.

— За что я буду вас жалеть? — сказали он. — Вы-то меня жалеете? Настасья Петровна меня жалеет? А? Как вы думаете? А я для нее готов все сделать, все-с! Я и ей и вам говорил: приди она ко мне, так я за одно ласковое слово ее, за один взгляд ее сейчас же на руки ей расписку: «Деньги сполна получил». Так чего же вы от меня требуете? За что я вас жалеть буду, когда и вы меня не жалеете? А что вы относительно неустоек говорили, так ведь я вам своих денег не навязывал, а сами вы за ними ко мне прибежали. Стало быть, тут и разговаривать-то нечего!

— Что же мне теперь делать? — спросил Пересветов с убитым видом.

— А это уж ваше дело, — отвечал Трегубов, пожимая круглыми плечами, — я вам все сказал.

Пересветов неподвижно уставился в окно. Трегубов заходил из угла в угол по кабинету, играя брелоками. Пересветов глядел на калитку. И вдруг он увидел садовника с лейкой в руках. Он шел по направлению к калитке, и Пересветов приковал к нему свой взор; сейчас мучительная загадка должна была разрешиться. Садовник прошел в калитку. Ее низкая дверца захлопнулась с железным лязгом. «Щеколда, — решил Пересветов и чуть-чуть не улыбнулся, — никаких запоров нет. Щеколда». Его точно обдало чем-то горячим. Он стал глядеть на письменный стол Трегубова. Между тем Трегубов ходил из угла в угол по кабинету. Пересветов перенес свой взор на его розовую шею и затем на бронзовый подсвечник. У него помутилось в глазах и захолонуло на сердце. Но внезапно все исчезло и куда-то ушло. Острое чувство упало. Пересветов остался один, кислый и вялый. Он даже почувствовал упадок сил точно после тяжкой болезни.

— Деньги мне ваши, конечно, не нужны, — внезапно заговорил Трегубов, — тысяча рублей мне тфу-с, с позволения сказать, плевок-с. Деньги у меня водятся. На Аляшино в достаточных размерах припас. И от подошел к столу и не без удовольствия, открыл правый ящик. — Вот, взгляните-с, — предложил он Пересветову, и Пересветов увидел целую кипу денег. Весь правый ящик почти битком был набит ими.

«Так вот он двухсоттысячный корпус!» — подумал Пересветов.

Трегубов запер ящик и спрятал ключик в карман.

— Денежки, как видите, у меня есть, — повторил он, как бы заигрывая, — мне, главное дело, хочется на своем настоять. Так вот, условия мои вы слышали. Советовал бы я вам поумнеть, — добавил он, отходя от стола в угол комнаты. — Что за честь, коли нечего есть. А дела у вас запутаны донельзя! Настасья Петровна даже сама и коров доит, потому что у вас не на что поденщицы нанять. Чай вы через день пьете. Это я знаю. Третьеводни колеса вы покупали, так мужика на четвертак обсчитали. И это я слышал. Как только, подумаешь, вам не совестно? Где у вас стыд? Стоит из-за четвертака себя марать! Четвертак ведь не двести тысяч!

Трегубов презрительно усмехнулся. Пересветов с убитым видом поднялся на ноги.

— Прощайте, в таком случае, Прохор Егорыч, — прошептал он.

Трегубов весело пожал его руку.

— Au revoir. — И он пошел за ним в прихожую. — Так как же? — спрашивал он Пересветова на крыльце. — Посылать мне сегодня к адвокату или Настасья Петровна лично попросит меня об отсрочке?

Пересветов тихо рассмеялся. «Щеколда ведь оказалась-то, а я-то сдуру — запор», — подумал он.

— Чего-с? — переспросил он Трегубова и насмешливо вскинул на него глаза.

— Я говорю, — усмехнулся и Трегубов, — посылать ли мне сегодня за адвокатом, или Настасья Петровна лично попросит меня об отсрочке?.. Как мне вас понимать, одним словом? — добавил он.

— За адвокатом не посылайте, — однотонно буркнул Пересветов и, махнув Трегубову белой фуражкой, он исчез за воротами. «А белую фуражку ночью, пожалуй, издалека видно, — подумал он, — это надо принять в расчет». Он уже был у ворот своей усадьбы и сосредоточенно думал: «Своего гнезда я тебе ни за какие милости не уступлю, так ты себе и запомни! Потягаемся, черт его дери! Посмотрим, кто кого съест».

Он увидел жену: Настасья Петровна сидела на крылечке, поджидая мужа. Пересветов большими шагами подошел к пей.

— Собирайся к Трегубову, — сказал он резко и отрывисто, — проси сама об отсрочке. Он этого требует, а я уж — будет, — устал!

Настасья Петровна даже вскочила на ноги. Все ее хорошенькое личико выражало страх и удивление.

— Что ты? Что ты? — шептала она в ужасе. — В себе ли ты?

— Собирайся, тебе говорят, черт тебя подери! — крикнул Пересветов с бешеной злобой и стиснул кулаки.

Настасья Петровна долго, ничего не понимая, глядела в глаза мужа.

— И ты этого хочешь? — наконец, прошептала она, вся бледная.

— Хочу, черт тебя подери! — крикнул Пересветов.

Настасья Петровна закрыла лицо руками и с горькими рыданиями бросилась в дом. Целый час Пересветов вышагивал по двору, а она все еще не показывалась из дому. Наконец, она появилась на крыльце. В ее руках был зонтик. Ее лицо было бледно как снег.

— Что же, ты идешь? — крикнул ей Пересветов.

— Иду, иду, — прошептала она, спотыкаясь на ступенях, — видишь, иду!

В воротах она на минуту остановилась, точно перед ней была преграда, перескочить через которую у нее не хватало силы. Наконец, она исчезла в воротах. Пересветов поспешно бросился в сад; там он встал ногами на скамейку и стал жадно следить глазами за тонкой фигурой Настасьи Петровны, мелькавшей между зелеными полями. Когда, наконец, она скрылась в воротах Трегубовской усадьбы, Пересветов, потрясая кулаком, выкрикнул с бешеной злобой:

— Теперь квит на квит биться будем! Слышишь? Рубль за рубль!

Внезапно он упал на колени, закрыв лицо руками и колотясь лбом о скамейку, завизжал пронзительно и истерично…

Вечер был тихий и ясный. На садовых дорожках лежали вечерние тени. Лиловая туча неподвижно лежала на западе. Листья деревьев не шевелились. Горьковатый запах сирени смешивался с неприятным запахом бузины, похожим на запах меди. У реки куковала кукушка. Настасья Петровна задумчиво сидела на скамейке в своем крошечном саду. Ее смуглые руки лежали на коленях. Она как будто похудела за последнее время; в глазах ее горела тревога. В нескольких шагах от нее, заложив руки за спину, ходил взад и вперед Пересветов. Он был в черном люстриновом, пиджаке и черной фуражке. Ходил он в глубокой задумчивости, ничего не видя и не слыша, делая крупный шаг своими обутыми в высокие сапоги ногами. Вот уже третий день его гнела постоянная тоска, щемящая и неотвязчивая, точно жадный паук присосался к сердцу. Он заметно похудел, а под его глазами темнели синеватые круги. Третий день он совсем не занимался хозяйством, с того дня, как жена его ходила к Трегубову просить отсрочки. Он хорошо помнит этот день. Настасья Петровна пришла от Трегубова бледная, с широко открытыми глазами. Она подошла к мужу и швырнула ему в лицо какую-то бумажку. Это была расписка Трегубова в получении тысячи рублей.

— Подлец, — прошептала Настасья Петровна в лицо мужа, — и ты и он — оба вы подлецы. И вас обоих я ненавижу!