Больше всего меня поразило, что сто восемьдесят тысяч кадровых военных сдались фашистам без единого выстрела. Личная свобода для них оказалась выше свободы государства. Свобода, равенство, братство - и хоть трава не расти. Может, это потому, что французы бьются до первой капли крови, а русские - до последней...

И кто-то из фашистстских генералов, увидев на Нюрнбергском процессе французскую делегацию, удивленно поднял брови: Как, мы еще и французам проиграли?

Нет, Париж - это не мой праздник, хотя денег у меня тогда было прилично. Плюнул в Сену с моста Александра III, как просил поэт Виктор Максимов, и уехал на три дня раньше окончания визы - надо было права в ГАИ пересдавать...

Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал Маяк по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро - может быть уже завтра - в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.

Так вот о моей фамилии.

В тот день я заехал в магазин Интербук, узнал от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника, и под стоны продавщицы о скуке в Швеции, взял с прилавка телефонный справочник.

Открыл на букву К. Карлсон, Карлсон, Карлсон... Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.

Karalis...

Dimitrius...

Я подозвал Катрин и попросил прочитать.

- Димитриус Каралис, - прочла Катька. - Это твой родственник?

Я пожал плечами.

Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фиордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданому шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.

- Я бы на твоем месте позвонила, - сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-кок, бутылка вина. - Ты точно не будешь пить?

- За рулем...

- Может, он миллионер, - предположила Катя, придерживаясь за поручень. - Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр.. Скв.. Сквалыги, да?

Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине лично для меня загадка.

Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.

- Хей! - как можно мягче сказал я.

- Е.... мать, - сказала трубка нетрезвым женским голосом. - Куда я попала? - В трубке перешли на шведский.

- Это книжный магазин, - перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.

- Книжный магазин? А ты кто? - Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.

- Я Дмитрий.

- Какой Дмитрий?

- Каралис...

- Что каралис? - Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.

- Фамилия такая. Вы что-то хотите?

- Ты русский?

- Русский. Из Петербурга.

- Вот, етит твою мать! - она расхохоталась. - А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в Пассаже картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха... За это надо выпить!

Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.

- Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: Жди меня и я вернусь, только очень жди...? Есть у вас это стихотворение?

Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.

Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:

- Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. Жди меня это его стихотворение.

Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще...

В трубке ржали.

- Эдик, ты что - очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!

- Да, я шибко умный. Как чукча.

Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.

Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.

- Жди меня - это же Симонов? - прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.

Я кивнул: Конечно!

Катя перешла на русский:

-Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! - Она стала быстро краснеть. - Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. - Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.

- Свинья! - сказала Катька.

- Она шутит! - сказал я.

- Нет, она не шутит! Она не шутит! - Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. - Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение Жди меня и я вернусь... Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..

- Точно, точно!

Вновь запиликал телефон.

Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.

На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня впорядке и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Латвии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом, и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.

Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель - это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать надармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! - уноси готовенького.

- Может быть, выпьем? - предложила Катя.

Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца, и хотел бы позвонить ему. К тому же я за рулем.

Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.

- Спунга, - уважительно сказала она. - Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? - предположила Катя. Профессора в Швеции хорошо зарабатывают. Ну что, позвоним?

Я что-то замычал в ответ. В том смысле, что надо подготовиться к разговору, а вдруг его нет дома, и вообще, говорит ли он по-английски...

- У тебя есть в гостинице водка? - неожиданно спросила Катя.

- Есть. Две бутылки. - Я почему-то испугался.

- Поехали к тебе. Русской водки хочу. От тебя и позвоним. - Она сунула справочник в пакет и взяла со стойки ключи.

Катька пообещала показать мне близкую дорогу до гостиницы и запутала дело так, что мы пару раз вылетали за пределы карты.

- Вот сейчас налево! - внезапно говорила Катя. - Ах, проехали! Надо развернуться.

- Здесь нельзя! Только прямо.

Мы шпарили несколько километров по набережной с односторонним движением, возносились на мост, оказывались на другом острове и не знали, куда повернуть. Железнодорожные пути, пакгаузы, бесконечные заборы. Разве что лопухов и крапивы не было. И спросить не у кого.

- Давай попробуем налево...