— Мне нужен этот букетик фиалок, маленькая Нидия; твой голос сегодня звучнее, чем когда-либо.

Едва заслышала слепая хорошо знакомый голос афинянина, как она повернулась в его сторону и спросила:

— Так ты уже вернулся?

— Да, дитя мое, всего несколько дней, что я опять в Помпее. Сад мой по-прежнему нуждается в твоем уходе, — надеюсь, ты посетишь его завтра. И помни — в моем доме никаких венков, кроме сплетенных искусными руками Нидии, не должно быть!

Девушка ответила веселой улыбкой и Главк, взяв выбранные им фиалки, продолжал свою прогулку.

— Так это дитя пользуется твоим покровительством? — спросил Саллюстий.

— Да, бедная рабыня заслуживает этого участия. К тому же она моя землячка; она родом из страны божественного Олимпа, который осенял ее колыбель, — она из Фессалии.

— Не знаешь ли ты каких либо подробностей ее судьбы? В ней есть что-то особенное; каким-то благородством проникнуто ее существо.

— Она не лишена ума, как мне не раз приходилось замечать, а также и деликатности, так что, вероятно, из хорошей семьи; слепа она от рождения. Думаю, что какой-нибудь работорговец — в Фессалии они издавна занимаются этим постыдным промыслом — украл ее у ее семьи еще ребенком, вследствие чего она родины своей не помнит. Здесь же продали ее некоему Бурбо, содержателю гладиаторского погребка; когда этот последний разобрал, что ее прекрасные, чистые глаза, за которые он заплатил деньги, слепы, что торговец его обманул, — он начал очень плохо обращаться с несчастной, пока, наконец, пришел к заключению, что, как цветочница, она может пением и своим искусством плести венки доставлять ему ежедневно порядочной доход.

— Но поразительно, как уверенно ходит она со своей палочкой по многолюдным улицам города!

— Да, это поистине чудо! — воскликнул Главк. — Быстро и ловко скользит она среди самой густой толпы, избегая всех опасностей и находит, несмотря на окружающий ее вечный мрак, дорогу в самых запутанных переулках. При этом ей, конечно, на руку, что жители питают к слепцам нечто в роде суеверного почитания и потому с нежной заботливостью спешат уступить дорогу, заслышав ее робкие шаги.

После некоторого молчания, Главк взял своего друга за руку и оказал:

— Знаешь, какая мне пришла мысль в голову: слепая недаром повстречалась нам. Она, при всей кажущейся веселости, все же имеет вид удрученный и страдальческий, а я теперь как раз знаю хозяйку, у которой ей весь век будет хорошо житься!

— У твоей будущей супруги, вероятно? — спросил его друг.

— Ты легко угадал, — ответил Главк смеясь и добавил:- мы так много денег тратим по пустякам, а тут богам угодное дело можно сделать!.. да, да, я сегодня же еще попробую ее выкупить!

— А я буду помогать тебе торговаться, — сказал Саллюстий. — На обратном пути пойдем мимо того темного погребка и, надеюсь, мы в состоянии будем тотчас же уладить торг.

Последние дни Помпеи i_006.jpg

ГЛАВА II. Таинственный египтянин

Теперь перед двумя нашими прогуливающимися друзьями открывалось голубое и сверкающее море. У этих прекрасных берегов, оно как будто отказывалось от преимущества быть страшным и опасным — так мягко и красиво волновалась вода под набегавшим на нее легким ветерком, так разнообразны и ярки были отражавшиеся в нем облака и так силен и ароматен был воздух, проносившийся над его поверхностью!

В кристально-прозрачной воде бухты, против которой виднелся спокойно-величавый Везувий, колыхались нарядные яхты, служившие для увеселительных прогулок богатых жителей Помпеи. Тут же стояли и торговые корабли, между которыми скользили взад и вперед по зеркальной поверхности бухты рыбацкие лодки, а далеко, впереди виднелись стройные мачты на судах флота, состоявшего под начальством Плиния.

На берегу сидел какой-то сицилиец, который рассказывал собравшимся вокруг него рыбакам и матросам диковинную историю про каких-то моряков, потерпевших крушение, и про услужливых дельфинов, сопровождая свой рассказ быстрыми жестами и выразительной мимикой своего подвижного лица. Такие точно рассказы можно услышать и теперь, по соседству с прежней Помпеей, на любой набережной Неаполя.

Последние дни Помпеи i_007.jpg

Главк со своим спутником отыскали самое уединенное место на берегу; там уселись они на выступе скалы и с наслаждением дышали чистым воздухом, освежаемым приятным, долетавшим с моря ветерком. Саллюстий наставил руку, защищаясь от яркого солнца, а грек сидел, облокотясь на камень, не боясь солнца, которое пользовалось таким почитанием у родного ему народа и наполняло его сердце поэтическим восторгом. Спустя некоторое время, он заговорил:

— Тебе известно, друг мой, что с тех как я, благодаря знакомству с тобой, переселился из Афин в Помпею и устроил здесь свой дом, я не хотел дольше откладывать женитьбу. Искать невесту мне не было надобности, так как Тона, дочь наших афинских соседей, давно, по обоюдному согласию родителей, была мне предназначена. Вот я и отправился на корабле, чтобы привезти невесту, о которой со смерти моих родителей, вот уже три года, я ничего не слыхал, но в расположении ее я ни минуты не сомневался. Да ты слушаешь, Саллюстий?

— Рассказывай дальше, — сказал Саллюстий, следивший за двумя порхавшими перед ними бабочками. — до сих пор я знаю твою историю.

— Приезжаю я в Афины, — продолжал Главк, — и нахожу к величайшему моему удивлению, что в доме соседей наших все изменилось. Особые обстоятельства заставили семью эту, год тому назад, переселиться в Александрию. Не долго думая, отправляюсь туда и там узнаю, что родители Ионы умерли жертвой свирепствовавшей там эпидемии, а дочь поручили попечениям одного богатого человека, который с ней и с ее братом приехал сюда, в Помпею.

— Таким образом твое, по-видимому напрасное, путешествие завершилось как нельзя лучше! — весело вставил Саллюстрий.

— Тем более, что здесь Иона, которую я не замедлил разыскать, так тепло меня встретила, как будто мы никогда и не разлучались. Но так как я застал ее в печальное время — дни уединения, которые она посвящала памяти своих умерших родителей, то я еще не знаю ближайших подробностей ее положения.

— Ну, да они не могут иметь значения, раз ты в ней самой уверен! — заметил беспечный Саллюстий. — Как я рад с нею познакомиться! Что она хороша собой и благородного характера это само собой разумеется, так как она твоя избранница.

Главк собрался что-то возразить своему доверчивому другу, когда послышались приближающиеся тихие шаги. Оба друга оглянулись на шорох гравия и оба узнали приближающегося.

Это был человек лет около сорока, высокий, сухого и нервного сложения. Бронзовый цвет лица указывал на его восточное происхождение; в чертах его было как будто что-то греческое — именно лоб, рот и подбородок, но слишком выдающийся и загнутый нос и торчащие скулы лишали это лицо мягкости и округлости линий, которые свойственны даже и немолодым греческим лицам. Большие, черные, как ночь, глаза его постоянно горели и какое-то унылое спокойствие и глубокая задумчивость всегда светились в величественном взгляде этих властных глаз. Походка и вся осанка его была необыкновенно уверенная и гордая; чем-то чуждым веяло от этой строгой фигуры, а покрой и темный цвет его длинной одежды еще усиливали это впечатление — чужого. Молодые люди приветствовали подошедшего, но в то же время сделали пальцами, по возможности незаметно, известный знак, имевший силу предотвращать «порчу», потому как Арбак, подошедший к ним египтянин, пользовался славой дурного глаза.

— Как обеднела теперь Помпея, — сказал с холодной, но вежливой улыбкой Арбак, — когда щедрый Главк и вечно веселый Саллюстий пребывают вне ее стен!

— Однако, до сих пор Арбак не был известен за человека легко награждающего других похвалой, хотя бы и льстивой, и поэтому мы не должны очень-то гордиться свойствами, которые он нам приписывает, — заметил Саллюстий.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: