– Я хочу домой, – уныло сказал Бармокар.

– Соскучился?

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Не хочу умирать в Альпах.

Гано Гэд аж подпрыгнул – так он поразился этим словам своего давнишнего друга.

– Да, – внятно повторил Бармокар, – не хочу умирать.

– В Альпах?

– Даже в Иберии. Хочу домой!

«Что с ним?» – подумал Гэд. Ему даже стало жаль своего друга, который готов променять жизнь ратную на постылую жизнь карфагенского рыбака.

– Ты думаешь, нас отпустят? – спросил Бармокар.

– Будет так, как сказал Ганнибал.

Бармокар взглянул на друга немножко недоверчиво и сказал про себя: «Можно подумать, что Гэд беседовал с командующим». И ему стало нехорошо.

– Можешь доложить сотнику о нашем разговоре….

Гэд щелкнул пальцами:

– Ты с ума сошел! Что я – доносчик, что ли?

Вдруг из-за угла пекарни показался сотник – такой огромный дядя, для которого высшей ценностью в свете были прочный солдатский башмак и крепкое копье. И когда тот приблизился, Бармокар крикнул ему:

– Уважаемый Мато, можно тебя?..

– Зачем он тебе? – насторожился Гэд.

– Сейчас узнаешь. – И Бармокар обратился к сотнику: – У меня просьба.

Сотник ухмыльнулся, жадно поглядел на сумки пращников.

– Мато, хочу домой.

Сотник вскинул густые брови, хмыкнул:

– Ты это взаправду?

– Да.

– Прямо сейчас?

– Нет, можно и завтра. И послезавтра.

– И ты тоже? – спросил сотник Гэда.

– Я пока в своем умишке.

– Так вот, – сказал сотник Бармокару, – скажи писцу, чтобы внес тебя в список этих самых. Трусоватых. – И присвистнул, как уличный карфагенский мальчишка, который хочет показать, что дело имеет с сумасшедшим. И потопал дальше, стуча любимыми прочными башмаками.

– Слыхал? – злорадно спросил Гэд.

Бармокар кивнул.

А в это самое время Ганнибал беседовал со своим братом Магоном. Магон оброс волосами, отчего голова его, и без того большая, стала точно ливийский волосяной мяч – огромной, черной. А бороду он брил, причем тщательно, прекрасным финикийским ножом. Глаза его хитровато поблескивали, как у галльского лесного божка, – он очень любопытствовал, о чем это хочет говорить с ним брат. (Ему намекнули, что речь пойдет не о походе на Рим. Так о чем же будет она?)

Ганнибал расхаживал перед ним в короткой льняной египетской рубашке, белой, как снег в Альпах. Обут он был в мягкие башмаки, сработанные в Карфагене. В таких башмаках человек может двигаться неслышно, как леопард или кошка.

– Магон, – начал Ганнибал, – ты, надеюсь, понимаешь, где находишься… Не в Карфагене. И не в Риме. Там ты можешь вести себя как угодно, делать что угодно – хоть на голове стоять. А здесь на тебя смотрят воины, те самые воины, которые завтра пойдут умирать. И за тебя в том числе.

– За меня? – удивился Магон.

– За Карфаген, Магон. А ты, надеюсь, не отделяешь себя от своей родины. Так вот, смотрят на тебя воины – и что же они видят?

Магон насупился, уронил голову на грудь. Молчал.

– Я скажу, что видят, – горячо продолжал Ганнибал, – они видят похотливого вельможу, который готовится не к большой войне, а к большому оплодотворению иберийских женщин. Спрашивается: зачем ты носишь с собой этот нож, этот меч, это чудесное копье? Чтобы нравиться, чтобы красоваться?.. Мой совет таков: умерь свои аппетиты, подай пример, достойный военачальника.

Магон тряхнул головой, усмехнулся:

– Что же мне теперь, отрезать, что ли?

– Что отрезать? – не понял Ганнибал.

– Эту самую штуку…

Ганнибал поморщился – он не любил ни сквернословия, ни дурацких разговорчиков на манер карфагенских грузчиков.

– Это твое дело, Магон, – мрачно произнес он.

Магон замахал руками

– Нет, не мое! – вскричал он. – Я рожден мужчиной. И не по своей воле. Значит, и дело не мое… И я не вытворяю особенного, чего не делают другие.

– Я, к примеру? – вопросил Ганнибал.

Магон махнул рукой.

– Ты – человек не от мира сего! Тебе подавай только одно – войну. Ты весь в войне. С головой, руками, с ногами. Другой жизни нет у тебя. Ты клятву дал.

– Верно, – согласился Ганнибал.

– И ты считаешь, что это правильно?

– Да, считаю.

– И ты всю жизнь хочешь воевать?

– Если надо, то всю жизнь.

– А вокруг?

– Что вокруг?

– Что жизнь вокруг, что женщины, что вино, что другие радости. Любовь, наконец. Дети, наконец…

Ганнибал стал перед братом во весь рост, заложил руки за спину, покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это все не по мне.

– Но почему, Ганнибал? Ты не хочешь жить?

– Почему? Хочу. Очень хочу! Но нет мне жизни, пока этот Рим существует. Это же заноза в нашем сердце. И не затем мы явились в Иберию, чтобы развлекаться или пахать землю. Оружие, которое на тебе, должно быть в деле. Вот почему я приказываю тебе умерить свою похоть, думать больше о деле, заботиться о своих воинах. Ты понял? – железным голосом закончил Ганнибал.

– Понял, – уныло произнес его брат.

– Это хорошо. А теперь иди займись делом, подай пример другим. А мне надо поговорить с галльскими лазутчиками. Важный предстоит разговор…

Магон, не скрывая обиды, повернулся спиной к брату и вышел, нарочито шаркая башмаками. Ганнибал смотрел вослед ему, совершенно не понимая, что надо еще этому молодому человеку, которому судьба уготовила прекрасную жизнь военачальника…

Вошел переводчик-васконец, а следом за ним – двое бородатых мужчин в легкой галльской одежде и грубых башмаках. Двигались галлы по ровному блестящему каменному полу очень неуклюже, как утки. Сразу становилось ясно, что равнина – не их родимый край.

– Добро пожаловать, – приветствовал их Ганнибал. Указал на сиденья, приготовленные для гостей. Галлы что-то сказали по-своему и осторожненько уселись на скамьи, покрытые шкурами леопардов.

Потом пошел разговор, который хорошо переводил васконец.

– Кто вы? – спросил Ганнибал.

Ответил широкоскулый, бровастый:

– Я – гельвет, звать меня Ригон. Живу на юге от Альп. А мать моя и вся родня ее – с Севера.

– А ты? – Ганнибал обратился к другому галлу.

– Я из племени аллоброгов. Не раз хаживал вверх, по Родану и Исавру. Река Исавр течет с северных альпийских склонов и втекает в могучую реку Родан. – Этот галл говорил низким голосом, полным доверительности. Был он щуплый, как цыпленок, и совсем молод – может, лет двадцати от силы. Именно этот почему-то особенно заинтересовал Ганнибала. Он спросил:

– Как твое имя?

– Спендин, великий господин.

– Бывал ты в Альпах?

– Много раз.

– Что там?

– Снег. Лед. Очень сильный холод зимой.

– А летом?

– Летом – ничего. Даже приятно в горах.

– Они очень высокие?

Спендин размышлял.

– Подумаю, – сказал он. – Можно, великий господин?

– Нужно. – Ганнибал улыбнулся. – Скажи, Ригон, есть ли перевал через Альпы?

– Есть!

– Ты ходил через него?

– Никогда! Там очень страшно!

– Отчего страшно? Может, это показалось тебе, Ригон? Сколько тебе лет?

– Тридцать одна весна.

– Весна? Это хорошо, Ригон. А я думал, что мы с тобой одногодки. Ты немного старше… Кто же из твоих ходил? Что говорили о перевале?

– Перевалов, говорят, несколько.

– Даже так?

– Да, несколько. Есть среди них такие, которые поудобней, и такие, которые очень опасны.

– Человек проходит свободно?

– Даже конь.

– В любое время года?

– В любое.

Но тут вмешался другой галл. Он сказал, что все перевалы опасны. А их действительно несколько. Возможно, есть еще перевалы, если идти далее на восток. Есть немало таких, которые ведут к городу Плаценция, что стоит на реке Пад в Цизальпинской Галлии… Ганнибала заинтересовали именно эти перевалы. На восток не следует… Где перевалы, которые поближе к Плаценции, и как они называются? Этот вопрос обращен к Спендину.

– Если идти вверх по Исамру, – сказал Спендин, – то первым перевалом будет Волчья Глотка…