Между тем толпа слушателей росла. Отдельные вдали толкавшиеся кучи, влекомые как бы инстинктом, примыкали к средней толпе, напирали сзади, жали и теснили передних. Начинался глухой шум в задних рядах. Всем хотелось узнать, в чем дело, и вставала сумятица, разноголосица толков, вопросов, торопливых и наивных, и ответов, еще более наивных...

- Али набор, паря, вычитывают?

- Набор... турка, слышь, идет на Москву на самую, мор несет...

- Что ты?!

- Пра... Голицы, чу, нельзя носить, в голицу, чу, турка язву посадил...

- Жрецы на нас идут, сказывали, касатики, - убивается баба, страшные такие, в ризах, голицы на руках, сама слышала...

- Жрецы?! Каки жрецы? Где?

- В Голичном, слышь, ряду... жрец на жреце!

- Батюшки-светы! Что ж это будет!

Гвалт усиливался, мешал слушать читаемое. Задние ряды напирали, передние сжимали чтеца, он весь посинел от натуги.

- Легче, православные! Не дави! Ой!

- Вычитывай до конца! Режь, коли начал! Ой! Легче!

- Задавили!.. Батюшки, задавили!..

- Подымай Фролку на плечи! Катай! Вычитывай, выматывай душу до конца!

Фролка на плечах у толпы, завидная участь оратора! Он выкрикивает всей глоткой, всеми нутрами:

- "Впрочем, как все намерение сего нашего повеления идет единственно к пользе и обеспечению империи, то и уверяемся мы, что никто из находящихся в службе или же для промысла своего при армеях наших и в Польше не захочет из побуждения подлой корысти сделаться предателем отечества, но что паче все и каждый будут как истинные граждане усердно стараться и за другими, а наипаче за подчиненными своими под собственным за них ответом строжайше наблюдать, дабы кто и если не из лакомства, по меньшей мере из простоты и невежества преступником, а, сохрани от того Боже, и виновником общего злоключения учиниться не мог. Вследствие сего и повелеваем мы сей наш манифест во всей империи надлежащим образом немедленно обнародовать. Дан..."

Толпа шарахнулась в сторону, и Фролка полетел вниз головой с своей живой кафедры.

- ...дан! Ой, разбойники! Православные!

- Батюшки! Казаки бьют!

- А! Лови паршивых лапотников!.. Нагайками их!.. Скопы на улице! А!

- Народ бунтуют! Кто бунтует?..

- Фролка приказный. Моровой манифест вычитывал, - доносит детина из Голичного ряда.

- Ай-ай-ай! Беременну бабу задавили... Ох!

- Жрецы!.. Матыньки мои, жрецы!

Фролка стоял, покинутый народом. Такое торжество всенародное и такой позор! Он, Фролка, - "бунтовщик!..". "Господи! О! Просвети ты их..."

Фролка безутешно плакал.

V. ЛОКОН МЕРТВЕЦА

Манифест о чуме подписан был императрицею 31 декабря, в последние моменты отходившего в вечность 1770 года.

Вечером этого дня государыня лихорадочно торопила князя Вяземского: ей казалось, что манифест слишком медленно переписывают набело с чернового отпуска, лично исправленного Екатериною. Ей хотелось до нового года подписать эту роковую бумагу, свалить с сердца этот камень вместе с умирающим старым годом... Она постоянно звонила, ожидая этой бумаги... Наконец, Вяземский принес манифест! Императрица еще раз внимательно прочитала его с пером в руке, перевернула страницу назад и задумалась. Она остановилась над одной фразой...

И князь Вяземский, и граф Григорий Орлов, стоя почтительно у стола, молча ждали. Императрица задумчиво поправила кружевцо на пухлой кисти левой руки, слегка ударила по бумаге и опять задумалась над фразой.

- "Учинит достаточными..." Гм... - сказала она как бы про себя. - А точно ли они достаточны? А?

И императрица перевела свои вопросительные и задумчивые глаза на Орлова и Вяземского.

- В чем изволите сомневаться, ваше величество? - спросил последний нерешительно.

- Вот тут мы говорим (и императрица провела пальцем по занимающей ее фразе манифеста): "Мы с несумненною верою ожидаем затем от благости всещедраго Бога, что Он сии наши учреждения учинит достаточными и отвратит от нашего отечества бич гнева Своего..." Как они всегда крупно пишут м ы, н а ш и, крупнее в с е щ е д р а г о Б о г а (добавила она вскользь)... - А достаточны ли, полно, сии наши учреждения?

- Мы уповаем, государыня, что всемогущий Бог учинит их достаточными, - смело отвечал Орлов.

- О! Вы все, Орловы, бойки, - улыбнулась императрица.

- На словах, ваше императорское величество? - как-то странно спросил Орлов.

- Нет, я этого не сказала, граф, и не думаю: Орловы доказали неоднократно, что они бойки на деле... Вон и теперь, давно ли граф Алексей Григорьевич возвеселил всю Европу чесменским фейерверком? А я думаю вот об этой, как ее величать не ведаю, "Перевалка" ли, "Язва" ли, "Чума" ли... Сожжем мы и ее, как сожгли турецкий флот? Не придется ли и против нее послать Орловых?

- Как будет угодно вашему величеству!

- А уверены ли вы в расторопности тех лиц, коим вверено сие дело ныне?

- Я их всех знаю, государыня, да некоторых и вы изволите помнить: нашу китайскую карантенную стену ограждают с командами генералы Шипов, Воейков и Щербинин, князь Мещерский - со стороны Польши и Малороссии, а Москва и Петербург, как изволите знать, ограждены от язвы двойными смолеными рубашками и изрядным количеством чесноку...

Государыня засмеялась и, взглянув на Вяземского, который еще ни разу не улыбнулся, сказала весело:

- Четыре поименованные генерала напоминают мне письмо Вольтера: он пишет, что уксус, называемый "четырех разбойников", самое есть действительное средство от заразы. Как вы думаете, князь, похожи наши генералы на этот уксус?

- Похожи, ваше величество, только на разбавленный водою, - отвечал Вяземский, не улыбаясь.

- То есть как?

- Слаб оказался наш уксус, государыня... Чеснок понадобился...

- Вы разумеете вторую карантенную линию за Москвою?

- Так точно, ваше величество.

Императрица опять задумалась и опять машинально поправила кружевцо рукава...

- Крупно, крупно пишут. Меня крупнее Бога на бумаге ставят, - как бы про себя говорила она. - Его одною заглавною буквою, а меня всеми литерами...

- Для черни сие делается, ваше величество, для подлого народа, подсказал Вяземский.

- Попа знают и в рогоже... А какие офицеры охраняют вторую карантенную линию? - обратилась императрица к Орлову.