Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

ЮНОСТЬ

Повесть

1

В вокзале сизый махорочный дым, толкотня, громкие голоса подвыпивших мобилизованных, В тихие всхлипывания женщин. Неторопливо проходят по залу молодой лейтенант и маленький коренастый солдат с красными повязками на рукавах шинелей - комендантский патруль.

Мы выходим на перрон. Он темный мрачный скрывший свои огни под глухой маскировкой. В лицо бьет ледяной ветер, перехватывает дыхание, мешает смотреть.

- Не поскользнись,- крепко сжимаю я Олину руку.

Разыскиваем вагон, останавливаемся.

Из вагона кто-то выходит - в сплошной темени ярко вспыхивает сноп света и тут же погасает опять. Темнота становится еще гуще, но я успеваю узнать тяжело спрыгнувшего с подножки человека в длинной шинели. Это редактор нашей армейской газеты. У него смешная фамилия - Пресс.

Узнает и он меня.

- Прохоров, - строго говорит он, - пора в вагон.

Через пять минут отправляемся.

А сам куда-то уходит.

Я беру Олины руки - они в мягких пуховых варежках Оля молчит. Обо всем уже переговорено, сейчас остаются последние, самые трудные минуты.

- Не забудешь?

- Глупыш, - негромко говорит она. Это ее любимое слово, и, смешно, мне очень нравится, когда она меня так называет.

Мы стоим почти вплотную друг к другу, молчим. Потом Оля закидывает мне на шею руки, крепко прижимается и целует долгим, долгим поцелуем. Она не отрывается даже тогда, когда рядом кто-то останавливается. Я забываю обо всем - о войне, о редакторе, о стоящем рядом вагоне, обнимаю Олю. Она тихонько вскрикивает, выскальзывает.

- Теперь все. До свидания, родной. - Не ожидая ответа, Оля пропадает в темноте.

Бросаюсь вслед, на кого-то налетаю.

- Спокойно, Прохоров, - раздается голос редактора. - Пора...

Он не договаривает: пронзительный гудок заглушает слова, состав дергается. Вслед за Прессом вскакиваю на подножку, и, повиснув на поручнях, пытаюсь увидеть Олкх Да где там! И вдруг широкая дверь вокзала распахивается, в золотом квадрате, словно в волшебном фонаре, возникает легкая неподвижная фигурка девушки в короткой дошке. Все это длится какое-то мгновение; вот неловко повернуто волшебное стекло - и снова ледяной гудящий мрак стремительно подступает к самым глазам.

"До свидания, мой город, до свидания, моя Оля, Оленька!.."

Редакция расположилась в мягком вагоне. Весь вечер мы носили сюда со склада сухари в огромных бумажных мешках, сахар, консервы. Сейчас коридор пуст, двери купе закрыты, и только по оживленным голосам можно судить, что мои новые товарищи не спят.

Расстегиваю черный дубленый полушубок, устало присаживаюсь на скамеечку у окна. Курю одну папиросу, вторую, третью. На душе та спокойная пустота, которая всегда приходит после нервного напряжения.

Из купе выходит сухощавый черноволосый юноша в военной форме, в новенькой, поскрипывающей портупее, но без знаков различия на малиновых петлицах. У него смоляная копна волос, смуглое лицо, заканчивающееся острым подбородком, крупный нос, удивительно красные полные губы. Это Евгений Гранович, поэт нашей газеты, Попыхивая трубкой, он подходит ко мне.

- Вы, значит, у нас будете работать?

В тоне поэта, стихов которого я ни разу не читал, чувствуется явная снисходительность.

- Да.

Раз за разом всхрапывает трубка, снова вопрос:

- Позвольте полюбопытствовать: кем?

- Литературным секретарем.

Черные густые брови Грановпча изумленно топорщатся.

- Что же, и мои материалы править будете?

- Как придется.

- Считаю долгом предупредить: терпеть не могу, когда меня правят!

Хочу сказать что-то резкое, но, как это часто со мной бывает, сразу не нахожусь.

Гранович уходит. Он плотно прикрывает за собой дверь, и через минуту в купе раздается дружный смех.

Среди мужских голосов выделяется грудной, девичий. Это корректор Чернякова. Прокатываются, конечно, по моему адресу, и черт с ними! Терпеть не может! Возможно, придется и терпеть, товарищ Гранович!

Признаться, я пока чувствую себя в новом коллективе скверно. В редакции всего второй день, никого еще толком не знаю, а то, что известно, основательно пугает. Два или три сотрудника кончили в этом году Литературный институт имени А. М. Горького. Этот институт закончил и ответственный секретарь Метников, рыжий, не очень разговорчивый человек, разгуливающий в коричневом кожаном пальто и белоснежных бурках. За два дня он удостоил меня одной-двумя фразами. Метников - мое непосредственное начальство. Несколько сотрудников, говорят, работали в "Красной звезде". Короче, я самый молодой среди них, за плечами у меня два года работы в скромной городской газете и куча стихов, которые, конечно, не посмею показать ни одному из этих богов от журналистики!

Сознание своей газетной молодости очень тревожит меня. Попал, кажется, не в свои сани. В дивизионную газету - еще бы ладно, а то сразу армейская! Но выбора не было.

С начала войны я прошел две медицинские комиссии - одну на общих основаниях, вторую - по собственному настоянию. Нестроевой! Близорукость закрывала все пути на фронт - туда, где, по моим понятиям, должен был находиться теперь всякий порядочный человек.

Поярков, редактор городской газеты, успокаивал: "Не леем на фронт, надо кому-то и в тылу работать". Ему, конечно, можно так говорить: он свое отвоевал еще в гражданскую, ногу потерял. Особенно обескураживало то, что в редакции единственным мужчиной, не считая, конечно, Пояркова, оставался я: все сотрудники ушли на фронт в первые же месяцы.

Несколько дней тому назад было передано сообщение о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы.

Война, по моим представлениям, шла к концу, и отчаяние, что я не смогу принять участия в разгроме врага, достигло предела. Я пренебрежительно правил материалы новых сотрудниц, никогда не работавших в газете, фыркал и утихал только под умным насмешливым взглядом Пояркова.

И вдруг - новость, воскресившая мои надежды: в нашем городе началось формирование резервной армии. Маленький городок, с его узкими улочками и старыми ветлами, зашумел, захлопотал, стал вдруг тесным. Откуда-то с горы доносились глухие хлопки учебных стрельб, по выбитым мостовым носились тяжелые грузовики и проворные легковушки, вечерами по единственному в городе асфальтированному тротуару под руку с восторженными девчатами прогуливались подтянутые лейтенанты.