- Точно плетью ударено по горам, - объяснил наш кучер Паньша. Никакого фасону...
Кучер Паньша был типичный заводский кучер, ленивый, сильный, с выбритым затылком и сознанием собственного кучерского достоинства. Это был истинный сын знаменитой когда-то заводской конюшни, заменявшей собой острог, пожарную и место экзекуции. По сибирской привычке, Паньша лихо пускал в гору, кричал на встречных в вообще держал себя с шиком настоящего заводского кучера.
Начиная от Черноисточинского завода я уже чувствовал себя чужим все больше и больше, точно въезжал в какое-то чужое государство. Вероятно, Терентий Никитич подметил начинавшийся у меня упадок духа и старался, по возможности, направить мои мысли в другую сторону. Теперь не могу в точности припомнить, что он мне рассказывал, но в памяти сохранились только отрывки истории какого-то Демидова, одного из родоначальников этой знаменитой фамилии уральских заводчиков, который жил где-то на островах Черного озера, под Белою горой. Потом он рассказывал о медном тагильском руднике, о знаменитой Высокой горе, составляющей сплошную массу магнитного железняка в тридцать пять миллиардов пудов. Но все эти вещи меня сейчас мало интересовали, и мысль о том, что мы с каждым тагом дальше и дальше уезжаем от Висима, заслоняла все остальное. Мне начинало казаться, что я делаюсь все меньше и меньше и что впереди - все чужое и враждебное. В самом деле, кому какое дело до какого-то мальчишки? Ведь на свете так много детей, у которых под рукой была какая-нибудь защита, а я был один, один, один...
- Ну, что ты молчишь? - спрашивал меня Терентий Никитич и ласково трепал по спине.
А я думал о своем Висиме, который делался все милее и милее. Мне припоминался Терентий Никитич, каким я его знал в заводской конторе, когда он сидел за своим письменным столом, потом когда он по праздникам пел свежим тенорком на левом клиросе нашей церкви, наконец, когда он бывал в нашем доме в дни семейных праздников, как именины отца. Младший сын Терентия Никитича, Алеша, был нашим приятелем с Костей и принимал живое участие в наших играх и шалостях.
III
С раннего детства я испытывал какое-то непонятное и жуткое чувство, когда с отцом приезжал в Тагильский завод или Екатеринбург. На меня угнетающе действовала эта масса домов, торопившиеся куда-то люди и вся обстановка людного, бойкого места. Мне казалось, что здесь именно живут всё гордые и сердитые люди, которые почему-то должны меня презирать. Так было и теперь, когда мы въезжали в Тагил с Терентием Никитичем.
- Вот она, матушка, Высокая гора, - объяснял мне Терентий Никитич, указывая влево на небольшую сравнительно гору с остатком соснового леса на вершине и разрытым уступами боком, по которому ползли рудниковые таратайки, точно мухи. - На тысячу лет руды хватит... А вон видишь громадную зеленую трубу, - это медный рудник. Медная руда лежит глубоко в земле, сажен на восемьдесят. Трудно работать под землей, душно...
По Меднорудинской улице мы выехали к громадной фабрике.
- Вон белый дымок попыхивает, - указывал Терентий Никитич, - это паровая машина работает. У нас в Висиме такой нет...
Мы быстро прокатили по деревянному мосту, перекинутому через реку Тагил, - Паньша хотел показать тагильским заводским кучерам, как ездят по-настоящему висимские кучера. С моста мы лихо взяли в гору, где на площади стоит монументальное здание главной конторы всех заводов с громадною колоннадой, поддерживающею фронтон. На площади перед конторой поставлен великолепный бронзовый памятник одному из Демидовых. Один висимский хохол ехал мимо этого памятника ночью и принял его фигуры за пильщиков, которых за какую-то провинность заставили работать всю ночь напролет.
Дальше шла улица, соединявшая главную площадь с громадным тагильским базаром. На этой улице сосредоточены были тогда главные магазины с красным товаром, галантереей и бакалеей, и я, как висимский хохол, каждый раз удивлялся тому, сколько нужно безумно богатых людей, чтоб покупать содержимое этих роскошных магазинов.
- Да, в Тагиле много богатых людей, - вслух думал Терентий Никитич, очевидно охваченный такими же соображениями, как и я. - И откуда только, подумаешь, люди деньги берут...
Мы проехали через весь базар, установленный такими же деревянными лавками, как и висимский, затем повернули в улицу, которая вела из Тагила в Екатеринбург, и остановились у маленького двухэтажного деревянного домика в три окна, где жила мать Терентия Никитича. Мне кажется, что у каждого дома есть своя физиономия. Есть дома, которые прямо смотрят на вас такими приглашающими, добрыми глазами, как и домик, у которого мы остановились. В окно выглянула какая-то старушка в темном платочке на голове и, как мне казалось, посмотрела на меня с удивлением.
- А я думала, что это Алеша... - говорила она, когда недоразумение разъяснилось.
- Учиться едет, - говорил Терентий Никитич.
- Как же один-то?..
- Так уж вышло. Ничего, доедет...
И домик был добрый, и старушка добрая, и всякая мелочь домашней обстановки казалась мне доброю. Когда мы пили чай, старушка все смотрела на меня и качала головой.
- Не легкое место доехать до города, - думала она вслух. - Мал еще... Чего бы не случилось дорогой.
- Чему случиться-то? - сказал Терентий Никитич. - Вот найдет обратную подводу до Екатеринбурга и уедет. Тоже везде живые люди, а не звери...
- Так-то оно так, а все-таки мало еще место...
- Этакой-то богатырь да не доедет? - шутил Терентий Никитич, по своей привычке гладя меня по спине.
Он тут же дал мне и совет, где нужно будет искать "обратную подводу". Прежде всего надо обойти постоялые дворы около базара, где останавливаются обозные ямщики, и спросить, нет ли обратных в Екатеринбург. Потом по нескольку раз в день нужно обходить базар и спрашивать в хлебных лавках и т.д.
Терентий Никитич прожил в Тагиле три дня и почти не бывал дома, кроме обеда и ужина. У него были свои заводские дела в главной конторе. Я с утра отправлялся на обход постоялых дворов и мучных лавок, но ничего подходящего не находилось. Были и ямщики и обозы, но не подходящие для меня: одни отправлялись по гороблагодатскому тракту в Пермь, а другие шли в Екатеринбург, но с какою-нибудь кладью, так что мне места не находилось.
- Куда ты на возу-то поедешь? - объясняли загорелые, бородатые ямщики, говорившие со мной, как с большим человеком. - Задремлешь ночью и как раз с возу скатишься где-нибудь в нырке. Дорога-то теперь - не дай бог!.. За тебя же отвечай...
- А ежели поповича веревкой привязать к передку? - шутил кто-нибудь из молодых ямщиков. - Много ли в нем весу: с пуд не будет.
Старые ямщики останавливали это балагурство и советовали мне подождать пустой подводы.
- Ужо из города подвезут хлеба, ну, обратно пустые поедут, - вот это тебе в самый раз. Лежи себе в телеге, как колобок...
Мне нравилось, что ямщики говорили со мной, как с большим, и я старался говорить, как говорят большие.
- Ничего, подъедут с хлебом, - успокаивал Терентий Никитич, когда я ему давал отчет о своих поисках.
Прошло три дня. Терентий Никитич еще с вечера предупредил меня, что завтра утром уезжает домой. Я отнесся к этому известию довольно равнодушно; но утром, когда Паньша принялся закладывать лошадей, мое настроение сразу изменилось. Мне сделалось ясно, что уезжает последний знакомый человек и что теперь я остаюсь уже окончательно один. Я не мог отойти от лошадей, казавшихся мне почти родными, смотрел на Паньшу влюбленными глазами и завидовал каждому колесу, потому что оно покатится в милый, родной Висим. Меня вдруг охватила смертная тоска, какой я до сих пор еще не испытывал. Боже мой, с какой радостью я опять вернулся бы к себе домой!.. В горле стояли слезы, и я молча наблюдал, как Терентий Никитич собирался домой. Да, он увидит и своего Алешу, и моего друга Костю, и мою мать, которая будет спрашивать обо мне, и родные зеленые горы.
- Ну, кажется, пора? - повторял Терентий Никитич, присаживаясь перед отъездом, по русскому обычаю, отдохнуть. - Жаль, что ты пока не нашел попутчиков... Ну, ничего, найдутся.