Хильдершем пожал плечами и выпил глоток вина.

– Или пошлете? – спросил Реджинальд, попыхивая трубкой.

– Я думаю, отношение школы тоже надо учитывать – до некоторой степени.

Что, он действительно так думает, мелькнуло у Реджинальда, или мстит мне за историю с водой?

– А кем он хочет быть? Он уже решил?

– Нет, я еще не решил. Возможно, адвокатура, с перспективой заниматься впоследствии политической деятельностью.

– Вы совсем не советовались с ним? Я ведь не отец, я просто спрашиваю.

– Мой дорогой Уэллард, он хотел бы стать пиратом.

– Что ж, если он займется политикой, выйдет почти то же.

– Или профессиональным игроком в крикет. Кстати, вы были у Тайлеров?

– Нет. А кто это?

– Люди, которые купили Монкс-кросс.

– Ах да. Нет, мы почти ни к кому не ходим. Думаю, что по моей вине. Терпеть не могу завязывать отношения с людьми по соображениям географическим.

– Вам не кажется, что с таким же успехом можно не терпеть быть англичанином?

– Нет. Но сказано неплохо, – улыбнулся Реджинальд. – Я понял вашу мысль. Что ж, исправимся и на следующей неделе выберемся к Тайлерам.

– В этом-то все дело, – заметил Хильдершем, разглядывая кончик своей сигары.

– А! – воскликнул Реджинальд, пряча улыбку. – Мы не любим нашего брата англичанина. Почему же?

– Англичанина!

– Так. Вы мне все объяснили.

– Какой-то еврей-разносчик, который перед войной торговал неизвестно чем, а после подписания перемирия оказался миллионером. Для меня этого достаточно.

– Что-то я сегодня расположен спорить, – сказал Реджинальд. – Мне известен человек, который до войны был просто мелким дворянином, а когда было подписано перемирие, оказался графом... Его фамилия Хейг.

Хильдершем вежливо хмыкнул и заметил, что, если рассуждать всерьез, он не считает Тайлеров подходящим знакомством.

– Что вы не принимаете в нем, кроме вероисповедания?

– Он сколотил состояние на войне. Мне этого достаточно. Возможно, он не совершил ничего нечестного, но деньги он нажил на войне. Этого достаточно для каждого. Вам или мне было бы стыдно, если бы после войны мы оказались богаче, чем были до.

– Простите, что я опять привожу в пример Хейга, но разве с ним... э-э-э... не произошло то же самое?

– Мой дорогой Уэллард, не думаете ли вы, что деньги, присуждаемые парламентским актом за заслуги перед родиной...

– Нет, не думаю. Но до сих пор все сказанное о Тайлере в равной степени может быть отнесено к Хейгу и к тысяче ваших знакомых. Если солдаты считают войну исключительно своим делом, пусть занимаются ею сами и не прибегают к помощи гражданских лиц. А если помощью гражданских лиц пользуются, то они имеют такое же право извлекать из войны выгоду, как и солдаты.

– Только если они согласятся в той же мере рисковать. Каждый солдат рискует жизнью.

– Не каждый. Позвольте заметить, что вы рисковали значительно больше Хейга, а получили гораздо меньше, чем он.

– Уж не хотите ли вы сказать, что мои заслуги перед Англией больше, чем заслуги Хейга? – спросил Хильдершем с сарказмом.

– Я не собираюсь сравнивать ничьи заслуги. Я не знаю, снабжал ли Тайлер армию обувью, пуговицами или штыками. Но если это было нужно стране, значит, он служил ей. А если страна тратит пять миллионов в день на то, что ей нужно, очевидно, что довольно много людей могут разбогатеть на этом.

– Я предпочитаю компанию тех, кто этого не сделал. За исключением тех, кто действительно совершил нечто значительное.

– Тогда налейте себе еще, это может оказаться ваша последняя рюмка в этом доме. – Реджинальд подвинул ему графин. – Поскольку перед вами типичный образчик разбогатевшего на войне человека,

– Вы? Ерунда! – Все же Хильдершему сделалось немного не по себе.

– Вовсе нет. Я влачил жалкое существование банковского служащего, когда началась война. И должен был вернуться к тому же. Но мой дальний родственник, сын весьма богатой дамы, погиб в последние дни войны. Его мать не пережила этого и, умирая, оставила свое состояние единственному родственнику, которого видела всего раз в жизни, когда он был мальчишкой. Мне. Вот так. Если бы не война, мы бы не сидели здесь сейчас с вами.

Хильдершем, у которого отлегло от сердца, попытался рассмеяться: “Ах, так!” Забавно, как мало знаешь о других людях. Уэллард всегда производил на него впечатление человека, привыкшего к деньгам. Легкая нотка снисходительности послышалась в его голосе:

– Если юворить серьезно, мне кажется, миссис Уэллард не стоит появляться в Монкс-кроссе. Говорят, он довольно неприятный человек. К тому же если вы, как правило, не ходите с визитами, то и не надо. Как идет книга?

– Хорошо.

– Это замечательно.

– Может быть, нам стоит?..

– Пожалуй.

Они не спеша поднялись.

– Я недавно встретил знакомого, который говорил мне о вашей книге. На него произвело большое впечатление, что мы с вами соседи.

– Правда? (Что здесь можно сказать?)

– Пишете еще что-нибудь?

– Нет... Не выйти ли нам в сад? Мне кажется, дамы направились туда.

– Конечно... Спасибо.. Вы, наверное, продали тысяч пятьдесят?

– Около того.

– Это ведь неплохо?

– По-моему, да.

– Ну так вот, я сказал ему, что мы довольно близко знакомы, и это его очень заинтересовало. А вот и наши дамы.

Поздней осенью они переехали в Лондон. Реджинальду стало сложно жить в деревне. Можно перестать полоть сорняки и написать книгу. Как только книга закончена, снова начинаешь полоть. Во всяком случае, так можно было бы предположить. Время от времени кто-то говорит: “Вы написали прекрасную книгу, Уэллард”, а вы отвечаете: “Правда, вы так считаете?” (совершенно дурацкий вопрос, ведь вам же только что это сказали), а потом добавляете: “Очень мило с вашей стороны”, а на самом деле вам хочется сказать “Очень умно”. Потом вы возвращаетесь к своим сорнякам. Но всяком случае, так можно было бы предположить.

Но все обстояло иначе. Фирма “Каррузерс и сыновья” хотела бы сделать фотопортрет мистера Уэлларда. Очевидно, из-за отсутствия договоренности внутри фирмы Уэлларда просили об этом дважды в течение одного и того же утра. В одном письме мистеру Уэлларду предлагали сфотографироваться для выпускаемой ими Галереи Популярных Писателей, в другом – для Галереи Известных Землевладельцев, в которой не хватало мистера Уэлларда. “Решайте, кто вам нужен, – обращался к ним Реджинальд, стоя у рабаток с маргаритками, – тогда и мне будет ясно, в каких штанах перед вами явиться”.

Литературно-дискуссионный клуб Норт Финчли жаждал, чтобы мистер Уэллард принял участие в заседании, посвященном тенденциям современной беллетристики. В письме выражалась надежда, что мистер Хью Уолпол и мистер Пик тоже примут в нем участие. “Черт побери, какой еще Пик?” – вопрошал Реджинальд у георгинов, с удовольствием представляя, как в этот самый момент Пик, по всей вероятности, говорит: “Черт побери, какой еще Уэллард?”

Редактор “Дома – изысканнейшего журнала для женщин” был бы рад обсудить с мистером Уэллардом серию предполагаемых статей в любое подходящее для него время. Мистер Уэллард, безусловно, понимает, что в финансовом отношении журнал не в силах равняться с более популярными изданиями, но как художник мистер Уэллард, разумеется, заинтересован в том, чтобы представить свои взгляды на суд избранной публики. Далее следовало заверение, что “Дом – изысканнейший журнал для женщин” полностью независим от газетных трестов.

Секретарь Объединенного Общества Писателей, Драматургов и Композиторов надеялся, что мистер Уэллард станет членом Объединенного Общества Писателей, Драматургов и Композиторов. Если мистер Уэллард посетит правление Объединенного Общества Писателей, Драматургов и Композиторов, секретарь Объединенного Общества Писателей, Драматургов и Композиторов сможет изложить ему преимущества, которые дает членство в Объединенном Обществе Писателей, Драматургов и Композиторов. “Интересно, – рассуждал Реджинальд среди гладиолусов, – как меняются нравы. Похоже, что теперь, если новая комедия пользуется успехом, восторженные зрители, вызывая на сцену автора, кричат: “Дра-ма-тур-га! Дра-ма-тур-га!” Хорошо бы когда-нибудь услышать нечто подобное”.