Принялись за дело. По порядку начали искать в словаре слова из письма. Многие из них имели по нескольку значений, приходилось догадываться… Шепотом спорили друг с другом. И когда парень, сидящий за соседним столом, закрыв книгу толщиной с добрую буханку хлеба, позвал своего товарища на обед, Кестюк не поверил своим ушам.

— Сколько же мы тут сидим?

— Все равно рано еще, — ответил Кестюк.

Снова перечитали только что переведенный аккуратно переписанный текст: «Дорогой А. Мусимов! Мы пишем к вам из Польской Народной Республики, из Люблинского воеводства. Вы нас не знаете, мы тоже не знаем вас…»

В читальном зале осталось всего несколько человек. Кестюк вышел в коридор посмотреть на часы.

— Без десяти час, — сообщил он, вернувшись. — Скоро и библиотекари уйдут на обед, останется одна дежурная.

Им давно уже было пора поесть. Но и от словаря не хотелось отрываться, и сбегать за пирожками нельзя — денег только на обратную дорогу. Кестюк потоптался возле стола и сел рядом, пробормотав:

— Чего же это я деньги-то у папы не попросил — хоть на пирожки… Сегодня уж как-нибудь без обеда обойдемся, ладно?

Никон молча кивнул. И они снова взялись за словарь. Неизвестно, сколько еще времени пролетело, как вдруг Никон, словно оправдываясь, прошептал:

— Мама, наверно, скоро с работы вернется. Посмотрит — и поесть нечего…

— Тогда, может, хватит на сегодня?

— Мало, конечно, успели… Да больно уж трудно!

А перевели они «после обеда» всего три предложения: «Мы живем в тридцати километрах от Люблина. Наш хутор называется Констанцина. Учимся мы в школе, которая в трех километрах…»

Друзья сдали словарь библиотекарю и вышли на улицу. Солнце прямо-таки ослепило их уставшие глаза. Казалось, даже темно-зеленые липы, растущие вдоль улицы ровными рядами, и те излучали нестерпимо яркий свет. Поливальная машина, стоявшая на обочине, вдруг тронулась с места и накрыла Кестюка с Никоном облаком водяной пыли. Никон повернулся к машине спиной, прижав к груди книжку с конвертом и тетрадь.

В троллейбусе Никон тронул Кестюка за рукав.

— Нам надо зайти к Акулине Мусимовне.

— Прочитать ей начало письма?

— Ага. И вообще… Там же подписано: «А. Мусимов».

— Сам же сказал, что ее брат умер?

— Все равно. Надо узнать, как его звали. Надо же — до сих пор не додумались!

— Ты же говорил, что он в Польше не был. На Черном море служил.

— А вдруг был? Попросим Акулину Мусимовну рассказать все-все, что она помнит о брате.

Но старушка ничего нового не добавила к тому, что они уже знали. Брат ни разу не говорил о том, что был в Польше. И имя его не подходит к подписи на бумажке — его звали Василий Мусимович… Акулина Мусимовна показала им и фотографию брата. Тот и вправду был в морской форме — тельняшка, бушлат, бескозырка…

Начало письма, переведенное ребятами, старушка выслушала очень внимательно и засуетилась, забегала, собирая на стол угощение, силком усадила их за стол. И все приговаривала:

— Дай вам бог, сыночки, сил довести дело до конца! Чует мое сердце: это письмо для кого-то очень нужное.

— Переведем, Акулина Мусимовна! И все вам прочитаем! Обязательно!

Три дня подряд с самого утра ездили Кестюк и Никон в город, три дня до вечера сидели в библиотеке, но перевод продвигался туго. На четвертый день их встретил на улице Ильдер и предложил пойти на кордон за орехами. Но они, отнекиваясь, заторопились к остановке. Ильдер не отставал, вприпрыжку бежал за ними и взахлеб рассказывал, как в очередной раз смешно перепутали близнецов Гену и Геру. Кестюк и Никон отводили от него глаза и смотрели по сторонам, а когда подошел автобус, без очереди нырнули в салон. Ильдер так и остался стоять с открытым ртом. Удивленный и расстроенный, он целый день бродил по поселку один, а под вечер не выдержал — заявился к Кестюку домой. Тот, увидев Ильдера, торопливо сунул в стол тетрадь, которую только что читал, старательно шевеля губами.

— Значит, я больше тебе не друг? — Губы у Ильдера дрожали от обиды.

— Почему же? Друг…

— Тогда почему все время избегаешь меня?

— С чего взял? — сделал удивленное лицо Кестюк.

— Выходит, с Никоном подружился?

— А что? Он неплохой парень…

— Ну что ты в нем только нашел! — скривил губы Ильдер.

Кестюк знает, что переговорить-переспорить Ильдера невозможно. Он заглянул другу в глаза и положил ему руку на плечо.

— Ильдер, ты по-прежнему мой первый товарищ. Наступит срок — я сам к тебе приду. А пока походи с ребятами за орехами без меня.

Тому ничего не осталось, кроме как уйти. И он пошел к двери, бормоча: «Ладно… Посмотрим…» Но на другое же утро перед входом в библиотеку Никон задержал Кестюка за руку.

— Послушай, — заговорил он, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Может, мы и впрямь нехорошо делаем, скрываемся от ребят, а?..

Кестюк сразу понял, в чем дело.

— Что, к тебе тоже приходил Ильдер?

— Ну да, приходил. Чуть не отнял письмо…

— Вот как! — Кестюк сжал кулаки.

— Ты не сердись, не надо, — заторопился Никон. — Ничего такого не было… Но все равно что-то он вроде учуял…

— Пока не переведем все письмо, никому ни слова. А то, боюсь, завтра же весь поселок будет знать. Что тогда скажут на почте? Возьмут да отберут письмо…

Перевод у них действительно затягивался. И они решили, что будут сидеть в библиотеке подольше.

Видно, они уже примелькались девушке, выдававшей книги. Только друзья появились в библиотеке, она улыбнулась и спросила:

— И сегодня вам словарь нужен?

— Да, конечно, — ответил Кестюк.

— А не скажете — если, конечно, не секрет, — что вы делаете с этим словарем?

— Переводим, — произнес Никон.

— Что переводите?

Ребята переглянулись: можно сказать об этом библиотекарше или нет?

— М-м… Мы письмо переводим.

— С польского?

— С польского.

— А-а… То-то, смотрю, который день сидите, головы не поднимаете. Трудно?

— Еще как! Мы же ни слова по-польски не знаем. Попробуй тут быстро… — ответил Никон, осмелев.

— Постойте-ка, ребята, — сказала вдруг девушка. — Кажется, я смогу вам помочь.

— Вы знаете по-польски? — обрадовались ребята. — Вот здорово!

— Сама-то я польский язык не знаю, но знакома с человеком, который знает этот язык очень даже хорошо. Письмо-то у вас длинное?

— Четыре с половиной страницы.

— О-о! Так вы его и за две недели не осилите, а этот человек вам переведет за полчаса.

— А где он работает?

— Подождите здесь минуточку, — ответила девушка и прошла за стеллажи в дальний конец зала.

Вернулась она минуты через три и протянула ребятам какую-то карточку.

— Вот, возьмите. Здесь адрес.

— А к кому вы нас посылаете?

— К Ядвиге Стефановне. Она работала в нашей библиотеке, в прошлом году ушла на пенсию. Живет отсюда недалеко, частенько к нам захаживает. Да вот позавчера только была — жалко, не знала я… Сходите к ней, сходите, дома она должна быть. Скажете, что от Антонины Васильевны — так меня зовут…

Кестюк и Никон поблагодарили девушку и вихрем вылетели из библиотеки.

Они увидели нужный номер на углу красного кирпичного дома. Первый этаж его занимал магазин музыкальных товаров, и из открытого окна на улицу доносилось: «А-арлекнно, Арлеки-ино!..» Ребята завернули во двор, подошли к третьему подъезду и — бегом на третий этаж. Вот и квартира номер двадцать. Перевели дыхание, осмотрели друг друга, Никон пригладил волосы, а Кестюк коротко нажал на кнопку звонка. В ответ ни звука.

— Наверно, дома нет, — расстроился Никон.

— Может, Ядвига Стефановна легла спать, — сказал Кестюк. — Пенсионеры и днем могут спать… как дети. Ладно, позвоню еще.

На этот раз Кестюк нажал на кнопку несколько раз подряд. Ответа не было.