В конце дня поднялся ветер, набежали тучи, и вдалеке загрохотал гром. Дождь в такую пору отрада. Во всяком случае, он отменяет самую неприятную работу - полив огорода.

Когда первые тяжелые капли застучали по земле, я быстро свернул свое плотницко-слесарное производство и убежал в дом. Марфу Оковну дождь не испугал, только вымокнув до нитки в огороде, она перешла работать в коровник. У меня не было особой нужды убиваться на чужом хозяйстве, и я с чистой совестью присел у окна любоваться грозой и слушать новости по транзисторному приемнику "Пионер".

К сожалению, эта немного устаревшая модель принимала только "Маяк" и местные станции. Я наслаждался вестями с полей, рапортами и отчетами тружеников, неприкрытым славословием, как в лучшие застойные времена, в адрес местного руководства, и венцом нашего традиционного вещания - песнями по заявкам радиослушателей.

Ливень кончился и перешел в моросящий теплый дождь. Я сидел и наблюдал, как капли стекают по оконному стеклу, заставляют дрожать листья сирени и пузырятся в лужах. Марфа Оковна вышла из коровника и принялась сновать по двору по каким-то непонятным мне делам. Потом она ушла к дальней изгороди, заросшей густым кустарником, и исчезла из поля зрения.

Ветер утих. Я открыл створки окна, высунул голову наружу, вдохнуть влажной прохлады, и обнаружил, что хозяйка с кем-то оживленно беседует. Мы вроде бы никого не ждали, и появление гостя меня заинтриговало. Я попытался разглядеть, с кем это она общается, но никого не увидел. Пришлось выйти на крыльцо.

Марфа Оковна стояла у частокола и говорила, помогая себе характерным движением руки. Собеседника я не видел, она заслоняла его от меня своей спиной. Видимо, это был кто-то низкорослый. Я подождал, пока она не изменит позу, и углядел, что говорит она с лосиной губастой мордой, выглядывающей из кустов. Зверь заметил меня, мотнул головой и издал странный горловой звук. Марфа Оковна оглянулась и приветливо помахала мне рукой. Потом отвернулась и продолжила разговор с животным. Лось успокоился и перестал обращать на меня внимание. До них было метров тридцать, так что понять, о чем и каким образом они разговаривают, я не мог.

Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.

Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.

- Испужался, поди, сударь? - спросила женщина, входя в горницу. Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.

Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.

Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.

- Редки нынче дожди, - сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.

Меня в данный момент эта проблема не интересовала.

- Вы что, с животными умеете говорить? - осторожно спросил я.

Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.

- Не велика мудрость.

- Так уж и не велика, - не согласился я. - Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.

- А ты пробовал?

- Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй - сегодня.

- Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?

- Сейчас нет, раньше была.

- Ты с ней разговаривал?

- Разговаривал.

- Она тебя понимала?

- Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, - сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.

- Ты-то сам ее понимал?

- Пожалуй, - согласился я.

- Ну, а я их понимаю, зверей всяких, и они меня.

- Так собака - домашнее животное, она с человеком живет, в его делах как-то участвует, а дикие звери - совсем другое.

Марфа Оковна задумалась, аргументы, видимо, не стазу пришли в голову. Наконец нашла ответ:

- Домашняя скотина живет за хозяином, и ей много знать не надо. А дикий зверь сам себе голова, ему без ума погибель. Ему и от хищника надо спастись, и от человека, опять же, прокормиться, деток вырастить. Он конечно про твой песенник, - она кивнула на транзистор "Пионер", - не поймет, или как огород сажать, а про лес много понимает.

- Погодите, - остановил я ее, - что у них ум есть, инстинкты - это понятно, никто не спорит... Мне неясно, на каком языке вы с ними говорите, на русском?

- Я один язык знаю, наш. На нем и говорю.

- А лось с вами на каком языке говорит?

Кажется, Марфа Оковна все больше удивлялась моей тупости.

- На каком он может говорить? На лосином... А волк - на волчьем.

- И вы их понимаете?

- А что там понимать? Конечно, понимаю.

- Это все какая-то фантастика!

- Чего все это? - переспросила она, не поняв иностранного слова.

- Чудо, говорю.

- Какое ж это чудо. Зверь и птица лесная, особливо которые долго живут, такое знают, чего тебе и не привиделось...

- Ладно, пусть так, - прервал я спор, - вы лучше расскажите, что вам лось сказал.

- Разное сказал. Сказал, что медведь мой знакомец в наши места вернулся...

- К нам надеюсь, в гости зайдет? - не без иронии поинтересовался я.

- Почему не зайдет, зайдет, он всегда заходит.

- А как вы с медведем-то познакомились?

- Да, как ты со мной, - улыбнулась Марфа Оковна. - Охотники его из берлоги подняли и подранили. Он одного подмял, да в чащобу ушел. Собаки его брать забоялись. Охотника мятого ко мне принесли. Отсюда его никак нельзя было вынести. Дороги накатанной нет, одна лыжная. Рассказали, как дело было. Я мятого лечить взялась. А как он все в забытьи был, сбегала в лес и медведя сыскала. Он совсем плох был, помирать собрался. Помогла и ему, чем смогла, он чуть отошел, и сюда заявился. Скотину мне до полусмерти напугал. Поселила я его в сарае. Так обоих и лечила.