– Кто ты такой, сволочь, чтобы оскорблять меня?! – завопила она. – Ты же больной! Псих! У тебя крыша поехала! Если бы ты был нормальным, ты бы никогда этого не сделал!

– Заглохни!

– Да пошел ты в жопу! – Сейчас она была похожа на маленького разъяренного зверька с горящими глазами и оскаленными зубами. – Ты сумасшедший! Как же ты сам-то не видишь, что у тебя с мозгами не все в порядке? Ты ведь чокнутый!

Он попытался схватить ее, но Иден намертво вцепилась ногтями в ткань надетого на нем капюшона, норовя выцарапать ему глаза. Послышался треск рвущейся материи. А в следующую секунду капюшон уже был у нее в руках, и она оказалась лицом к лицу со своим тюремщиком.

Ее взору предстали ястребиный нос, темные усы, худые щеки. Темные вьющиеся волосы. Пронзительный взгляд сверкающих черных глаз.

Она словно перенеслась в прошлое, в тот день в каньоне Лорель. Это был человек, который стащил ее с коня.

– О Боже! – отпрянув, в ужасе прошептала она. – Ты!

Его лицо исказила гримаса бешеной злобы. Схватив Иден за волосы, он рывком повернул ее лицом к стене. Она изо всех сил вцепилась в железную раму кровати, а он навалился на нее, стараясь прижать ее лицо к подушке. Она слышала его тяжелое дыхание, чувствовала его запах, мужской, едкий. И вдруг Иден отчетливо поняла, что находится всего в нескольких дюймах от смерти.

– Богом клянусь, я сделала это не нарочно, – в отчаянии проговорила она. – Кто бы ты ни был, я никому не скажу!

Джоул продолжал давить на нее. Это длилось, казалось, вечность. Потом он неожиданно отпустил ее и встал.

– Я никому не скажу, – повторила Иден, не оборачиваясь и не смея открыть глаза. – Клянусь тебе, никто не узнает, что я видела твое лицо! Я никому никогда не расскажу этого!

У нее за спиной с грохотом захлопнулась дверь.

Барселона

Самое невыносимое – это страдания детей.

Мерседес не такала уже несколько месяцев. Ее сердце ожесточилось, душа огрубела.

Но теперь, после шестнадцати авианалетов в течение двух дней, именно дети явились причиной ее слез.

Иногда их доставляют с ранами, на которые невозможно без содрогания смотреть, и, пока их лечат, они тоненькими голосочками пронзительно визжат. Словно кролики. Невыносимо. А иногда они переносят боль с совершенно невероятным стоицизмом, лишь молча уставясь на докторов громадными глазищами, пока те латают и штопают их плоть.

Часто их привозят в больницу Саградо Корасон[5] нагими, никем не опознанными. И мертвыми. Убитыми взрывами бомб. С внутренними органами, превращенными в кровавую массу.

Таких крохотных, таких невинных, таких беззащитных, их вытаскивают из-под обломков домов с открытыми глазами и ртами, с безжизненно болтающимися ручками, словно это руки тряпичных кукол.

Есть какая-то ужасная несправедливость в этих маленьких мертвецах. И ужасная несправедливость есть в женщинах, которые, стоя возле них на коленях, сложив руки в тщетной молитве, заходятся в другие раздирающем, животном крике.

Покидая больницу, Мерседес плачет навзрыд, но никто даже не пытается ее успокоить. Все понимают, что творится у нее в душе от этих картин. Они и сами плачут.

Систематические бомбовые удары измотали всех и вся. Мерседес едва держится на ногах. Слишком много людей нуждаются в ее помощи.

На улицах женщины с младенцами и дети выстраиваются в длинные очереди за хлебом. Мясо стало совершенно недоступным, даже конина. Уже начали есть собак и кошек. Вдоль проспекта Рамблас сидят мужчины, продающие табак, извлеченный из окурков.

И как только Республике удается все еще держаться? В этом году Франко как никогда хорошо вооружен. В его войсках больше порядка. У него больше денег. Он просто чувствует, что победа буквально выскальзывает из его рук. Но долго так продолжаться не будет.

К концу месяца националисты прорвутся через Арагон и выйдут к морю, разрезав таким образом Республику пополам. И вскоре в руках республиканцев останутся лишь два больших города – Мадрид и Барселона, – забитых беженцами и голодающими. А потом и они падут.

И, хотя впереди еще целых шесть месяцев ожесточенных боев, конец уже ясно виден. Это понятно каждому. Ну а пока над Барселоной гудят бомбардировщики Муссолини.

Где-то вдали начали рваться бомбы. Их беспорядочные гулкие удары неровным сердцебиением сотрясали пол расположившегося в подвале бомбоубежища.

Мерседес поймала на себе взгляд сидящего напротив нее солдата. У него были глубокие, чистые, зеленые глаза, которые смотрели на нее с обескураживающей прямотой.

Она отвернулась и стала разглядывать собравшихся в подвале людей. Их здесь было человек сорок случайные прохожие, застигнутые воздушным налетом на улице, и ее соседи по дому. Лица осунувшиеся. Никто не разговаривает.

Мерседес не покидало чувство, что зеленые глаза продолжают смотреть на нее. Сама того не желая, она снова взглянула на солдата. Красивый мужчина. Темные брови, четко очерченные скулы и выступающий вперед волевой подбородок придавали его внешности какое-то дерзкое обаяние. Над крупным ртом, который теперь расплылся в широкой улыбке, обнажив белые зубы, красовались густые усы. Она заметила пришитый к его кожаной куртке звездно-полосатый флажок. Американский доброволец. Очередная кинозвезда, явившаяся сюда позировать на фоне декораций гражданской войны в Испании.

Не ответив на его улыбку, Мерседес отвела глаза в сторону.

Разрывы бомб раздавались все ближе.

– Не волнуйтесь! – крикнул управляющий домом. – Мы здесь в полной безопасности. Как у Христа за пазухой.

– Уже второй день бомбят каждые три часа, – дрожащим голосом пожаловалась какая-то старушка. – Может, этот налет последний?

– С чего это ты взяла? – угрюмо спросил сидящий рядом с ней дед. – Они будут прилетать сюда, пока не испортится погода и небо не затянется тучами.

– Или пока бомбы не кончатся, – добавил кто-то. Уже совсем близко раздался оглушительный взрыв.

Послышался женский визг. Из щелей перекрытий на потолке посыпался песок.

Мерседес подняла голову. Ей показалось, что наверху кто-то кричит. Она прислушалась.

Точно. Тоненький детский голосок кого-то жалобно звал.

– Там ребенок! – воскликнула она.

Все настороженно посмотрели на потолок.

– Я ничего не слышу, – сказал управляющий.

– Наверху остался ребенок, – повторила Мерседес.

– Наверное, вам просто послышалось.

– Нет, не послышалось! – Мерседес сидела на корточках возле парового котла, привалившись спиной к стене. Она решительно встала и, расталкивая сидящих, стала пробираться к двери.

Бросавший на нее взгляды зеленоглазый солдат с акцентом заговорил по-испански:

– Куда вас черт несет?

– Надо принести ребенка сюда.

– Наверх нельзя! – Его сильные пальцы сжали ее руку – Бомбардировщики почти прямо над нами!

Мерседес рывком высвободила руку и побежала вверх по винтовой лестнице. Однако в подъезде дома было темно и пусто. Может быть, ей действительно послышалось?

От грохота бомб звенело в ушах. Она чувствовала, как дрожит под ногами пол. Будто топают тяжелые сапоги сказочного великана, несущегося по городу. Она вспомнила окровавленные, изувеченные детские тела в госпитале и выбежала на улицу.

Там не было ни души. Лишь несколько брошенных автомобилей, пассажиры которых впопыхах даже не захлопнули за собой дверцы. На растущих вдоль тротуара липах начинали распускаться листья. Было холодно и ветрено.

И тут, в сотне ярдов от себя, Мерседес увидела беззаботно прыгающую маленькую фигурку. Прыгающую так, словно ужасная смерть вовсе не распростерла над ней свои черные крылья.