– Иден все-таки моя дочь.

Аргентинец притворил дверь своей спальни. После ухода женщин в комнате остался нежный аромат их духов. Полковник подошел к магнитофону, перемотал пленку и стал вслушиваться в хрипловатый голос.

Речь звонившего показалась ему достаточно грамотной, хотя он не был знатоком североамериканских наречий. Голос был сильный, молодой, уверенный, даже властный. Но в нем чувствовались какие-то зловещие, вибрирующие интонации, отчего у де Кордобы зашевелились волосы на затылке.

… Могу изнасиловать! А захочу – прирежу! Вспорю ей…

Он прослушивал запись снова и снова. И все больше поражался ледяному спокойствию Мерседес. В отличие от нее, его собственный голос во время первого разговора звучал неуверенно и нервно.

Что касается голоса преступника, то здесь сомнений не могло быть: в нем ясно угадывалось одно чувство – ненависть.

Ему стало не по себе, и он потянулся за бутылкой виски.

Тусон

Черные прорези капюшона злобно уставились на Иден. Она физически ощущала, что с приходом ее тюремщика крохотная каморка заполнилась бешеной яростью, в воздухе витала угроза.

– Твой первый конь. Как его звали?

– Мой первый конь? – обалдело повторила она.

– Как звали твоего первого коня? – В своем капюшоне он был похож на средневекового палача. На сжатых в кулаки руках проступили вены. – И какой он был породы? Отвечай! Живо!

С минуту она в недоумении смотрела на него, затем у нее с такой силой забилось сердце, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Им нужны доказательства, что я жива! Я скоро буду свободна?

– Отвечай на мои вопросы.

– Его звали Элфи. Элфи! Шетлендец! Бурый с белым, пегий… – затараторила Иден. – Это они просили тебя выяснить? Они согласились заплатить? Ты только скажи мне…

– Твоя мамаша – хитрая стерва, – буркнул он. Затем вытащил из кармана крошечный магнитофон и сел на кровать. – Она думает, что я ее обманываю. Так что тебе придется передать ей маленькое послание.

– Моя мама?!

– Скажешь ей, чтобы не умничала. И еще скажешь как тебе здесь плохо. Думаю, тебе ясно, что я имею в виду.

Совершенно ошеломленная, Иден тупо уставилась на него.

– Ты «трясешь» мою мать? Не отца? – Она ничего не понимала – Но почему ее, а не его? У него же гораздо больше денег! – Ее глаза округлились. – И сколько же ты просишь?

Он несколько секунд помолчал, потом сказал.

– Десять миллионов долларов. Иден чуть не лишилась дара речи.

– Десять миллионов? Идиот! Да она в жизни не наберет столько денег!

– Ты лучше молись, чтобы она все-таки набрала их. А сейчас заткнись и приготовься передать своей мамочке привет. У тебя десять секунд на все послание. Десять секунд. Поняла? Скажи ей, как тебе хочется выбраться отсюда и чтобы она больше не шутила со мной. И помни: чем усерднее ты будешь со мной сотрудничать, тем быстрее попадешь домой.

– Нет!

Он включил магнитофон и поднес микрофон к ее губам.

– Десять секунд. Начинай!

Иден вытаращилась на микрофон. Ей даже в голову не приходило, что этот человек будет требовать деньги с ее матери. Она всегда была уверена, что объектом вымогательства был отец. Впервые за последние дни она почувствовала, как в ней закипает бессильная ярость.

– Я не стану этого делать, – качая головой, чуть слышно произнесла Иден.

– Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

– Мне плевать Я не буду тебе помогать.

Он медленно опустил микрофон и со зловещим спокойствием сказал:

– Либо мы сделаем это без лишних осложнений, либо мне придется применить силу. Но мы все равно сделаем это. Если ты собираешься заставить меня быть грубым, я буду грубым. Так что говори.

– Нет.

Он ткнул микрофон ей под нос.

– Говори!

– Не буду, – прошептала Иден и, отворачивая голову, прижалась к стене.

Он рванул ее на себя Непроизвольно вскрикнув, она попыталась скатиться с кровати.

– Говори же! – Он с пугающей силой сдавил ей руку. Она завизжала. – Скажи ей, как ты ее любишь.

– Нет! Пошел ты в задницу! Не дождешься!

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я был грубым?

– Ты мне отвратителен, – вырываясь, прошипела Идеен.

Он стал выворачивать ей руку. Ее плечо пронзила мучительная боль. Она закричала.

Он снова поднес к ее губам микрофон.

– Так скажи же своей матери, чтобы она забрала тебя отсюда. – Иден чувствовала его горячее дыхание возле своего уха. – Проси ее спасти тебя!

– Нет, – все так же чуть слышно прошептала она. Он резко дернул ее вывернутую руку. Боль в плече сделалась невыносимой. Иден застонала.

– Проси, – как безумный рычал ее мучитель. – Она ведь тебя, суку, так любит! Умоляй же ее!

Сцепив зубы, Иден затрясла головой. Он принялся еще сильнее выкручивать ее руку. Она почувствовала как вытягиваются связки сухожилий, как кость выворачивается из сустава. В глазах потемнело. И вдруг в ней что-то оборвалось.

– Мама! – зарыдала она – Прошу тебя, мама! Забери меня отсюда! Пожалуйста! Я тебя умоляю! Мама!

Он отпустил ее. Иден сжалась в комок, словно зародыш в утробе. Ее травмированная рука безжизненно свесилась с кровати. Боль разлилась по всему телу, плечо занемело. Она беззвучно заплакала.

Его била крупная дрожь. Трясущимися пальцами он с трудом перемотал пленку немного назад, затем нажал кнопку воспроизведения записи. Иден услышала свой собственный голос, с металлическим призвуком воющий из магнитофона.

Он поднялся, сверху вниз взглянул на нее и, с трудом переводя дыхание, произнес:

– Я не хотел делать тебе больно.

Затем вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Прижав к себе покалеченную левую руку, она неподвижным взглядом уставилась на металлическую дверь. Должно быть, он как раз сейчас ведет переговоры с матерью, иначе зачем ему понадобилось записывать ее голос?

Вокруг стояла мертвая тишина. Неужели все это произошло на самом деле? Или это был лишь сон, галлюцинация, вызванная одиночеством? Сколько времени она уже здесь? Месяц? Нет, конечно же, гораздо меньше. Но ее прошлое уже начало исчезать из ее сознания. Ей все труднее становилось вспомнить то время, когда она была свободной, а не прикованной цепью к кровати. Ее жизнь сжалась до размеров этой каменной клетки в темном подвале.

Десять миллионов долларов. Такую сумму даже трудно вообразить. У мамы не останется ни цента, если она заплатит эти деньги. Чувство вины, как гигантская ворона, распростерло над Иден свои крылья. Всю жизнь она доставляла маме одни только неприятности. А сколько страданий она ей причинила! Уже столько лет их отношения черт знает на что похожи!

Внезапная тупая боль в желудке заставила Иден скорчиться. Испытывая страшные муки, она схватилась за живот. Боль усилилась. Судорожно пытаясь сделать вдох, Иден уткнулась головой в колени. Может быть, снова начиналась ломка?

Ее желание уколоться вдруг стало совершенно непреодолимым. Уже несколько часов, а может, дней ей успешно удавалось справляться с ним. И вот теперь каждый ее нерв превратился в разверстый рот, алчущий героина. Тело Иден вытянулось в струнку, словно у нее одновременно свело все мышцы, физическая боль переросла во всеобщую агонию, охватившую все ее существо.

Господи, как ей хотелось сейчас ввести себе дозу! Она жаждала этого с одержимостью потерявшего рассудок человека.

Она была крохотным, тускло мерцающим огоньком в безбрежном океане непроглядной пустоты. Эта вселенская пустота подавляла ее, звенела вокруг, как бесконечность одиночества и вины. Ее собственные желания уже ничего не значили. Ее душа обнажилась. Стала беззащитной.

Ей хотелось спрятаться, забыться в наркотическом дурмане. Хотелось ощутить себя в теплых, ласкающих, любящих объятиях, способных отвести от нее боль и защитить от тоски одиночества и страха смерти. Ей хотелось снова испытать блаженство наслаждений и безмятежность парения в ослепительной белизне героинового кайфа.