Для соблюдения видимости законности было решено провести экспертизу. Записка поступила в комиссию, возглавлявшуюся князем А. Голицыным. В архивах сохранился «Акт сличения почерка руки Чернышевского», где записано: «1863 года апреля 24 дня, в высочайше утвержденной в С. – Петербурге следственной комиссии, командированные секретари губернского правления Карцев и Степановский, со стороны уголовной палаты Филимонов и 2-го департамента гражданской палаты Беляев производили сличение почерка записки, писанной карандашом, по показанию Костомарова, отставным титулярным советником Чернышевским, с другими бумагами, им писанными и заключающимися в деле на 58-м листе и в ответах Чернышевского 30 октября 1862 года, и нашли, что почерк записки имеет некоторое сходство с почерком Чернышевского, коим писаны им означенные бумаги».

Как видим, эксперты и не пытались обосновать свои выводы, сослаться на какие-либо научные положения, назвать характерные признаки почерка. Таков был уровень почерковедческих исследований в России второй половины XIX века.

По существовавшему в те времена положению акт комиссии князя А. Голицына серьезного юридического значения не имел. Поэтому, когда дело перешло в Сенат, к проведению экспертизы привлекли сенатских секретарей. Понятно, что и они никакими специальными познаниями в исследовании почерка не обладали. Просто бытовало мнение, что человек, ежедневно читающий и переписывающий десятки бумаг, должен лучше других разбираться в почерках.

Подготовка материалов к проведению данной экспертизы с позиций научного почерковедения была порочной и не позволяла провести объективное исследование. Это прекрасно понимал Н. Г. Чернышевский. Он требовал, чтобы экспертам предоставили не только те документы, которые написаны им, но и образцы почерка провокатора Костомарова. Сенат, конечно же, отклонил это требование и запретил исследовать бумаги Костомарова.

Несмотря на хорошо продуманную и четко разыгранную провокацию, мнения секретарей Сената разделились. Три «эксперта» признали, что только восемь букв записки сходны с почерком обвиняемого, общий же характер письма совершенно иной. Трое других секретарей ни к какому выводу не пришли. Лишь двое самых ревностных служак с готовностью подтвердили, что записка написана Н. Г. Чернышевским, правда, искаженным почерком.

На основании этой экспертизы обвинить революционера было трудно. Тогда за дело взялись сами сенаторы. Они без зазрения совести провели «исследование» фальшивки и категорически заявили, что в «отдельных буквах сей записки и в общем характере почерка есть совершенное сходство».

После ознакомления с «заключением» сенаторов Н. Г. Чернышевский написал свои объяснения, содержащие глубокий и интересный анализ собственного почерка. Он дал развернутую научную критику «сличения» почерка, произведенного в Сенате, первым обратив внимание на исключительную важность правильного и полного подбора образцов для исследования: «В настоящем показании особенности моей руки являются менее ярко, чем в вещах, написанных стальным пером или карандашом, – при том же, я пишу эти показания более крупно и тщательно. Для сличения удобнее могут служить вещи, написанные карандашом, подобно присваиваемой мне записке; таких вещей много между моими бумагами».

Не будучи криминалистом, Н. Г. Чернышевский верно понимал основные принципы почерковедческой экспертизы и условия ее проведения. Сравнивая почерк записки со своим, он отмечал в объяснениях: «Мне показали записку на лоскутке бумаги… Я сделал на ней надпись, что не признаю почерка этой записки своим, что он ровнее и красивее моего… В пояснение этого обращу внимание на две из тех особенностей, которыми ровные и красивые почерки отличаются от неровных и некрасивых. Строка состоит из трех частей: 1 – росчерки, выдающиеся вверх; 2 – росчерки, выдающиеся вниз; 3 – средняя основная полоса строки.

…В ровном почерке линии, проведенные по верхним и нижним оконечностям букв и частей букв, не выходящих из основной, средней полосы, должны быть прямые параллельные…; в неровном они – ломаные линии, то сходящиеся, то расходящиеся…». Так, почти 125 лет тому назад были охарактеризованы такие важные признаки почерка, как особенности линий оснований и вершин вертикальных штрихов букв.

Затем Н. Г. Чернышевский остановился на различиях в наклоне букв и высказался о способах распознавания умышленных изменений почерка. Он сделал вывод, который и сегодня подтверждается криминалистами: изменить почерк можно только в сторону уменьшения степени его выработанности, т. е. написать более примитивно, чем обычно: «Можно нарочно написать худшим, но нельзя нарочно написать лучшим почерком, чем каким способен писать. В ломаном почерке не могут уменьшиться недостатки подлинного почерка».

Возражая против утверждения, что он мог написать записку измененным почерком, подследственный обратил внимание сенаторов на признаки умышленного искажения почерка и назвал технические средства для их выявления: «…укажу средства распознавать вырисованные буквы от написанных свободным движением. Это средство – сильная лупа или микроскоп, увеличивающий в 10 или 20 раз. Вырисованные буквы являются с резкими обрывами по толстоте линий, в буквах естественного почерка переход толстого в тонкое и тонкого в толстое гораздо постепеннее. При вырисовывании букв край черты имеет тенденцию становиться ломаной линией, между тем как в обыкновенном почерке он имеет тенденцию быть кривою или прямою линиею…».

В своем анализе Н. Г. Чернышевский подробно рассмотрел ряд общих и частных признаков почерка. Если бы его объяснения Сенату были использованы как пособие для экспертов, почерковедческая экспертиза в России сформировалась бы еще в 60-е годы XIX столетия.

Согласно законодательству Российской империи, если преступник не признавал вину, необходимо было иметь как минимум два «несовершенных» (косвенных. – Авт.) доказательства. Пока что Сенат располагал только одним. Но вскоре «отыскалось» и второе – письмо Н. Г. Чернышевского поэту А. Плещееву, которое по заявлению Костомарова от 18 февраля 1863 г. находилось у него. Это была грубая фальшивка на четырех страницах, содержавшая много компрометирующих адресанта сведений и, в частности, подтверждавшая его авторство прокламации «Барским крестьянам…».

Когда Плещеева вызвали в Сенат и показали письмо, поэт категорически оспорил его, отметив, что почерк писавшего первую страницу (и только ее) чем-то напоминает почерк Н. Г. Чернышевского. Незадолго до этого сенаторы предъявляли письмо подследственному. Революционер, естественно, не признал его своим. Тогда фальшивку передали на «экспертизу» секретарям, и те дали такое заключение, какое от них требовали.

Понятно, что Сенат отнюдь не стремился к объективности. Опираясь на сфабрикованные доказательства и положив в основу «полное нравственное убеждение» в виновности подсудимого, как было цинично указано в приговоре, сенаторы осудили Н. Г. Чернышевского к 7 годам каторжных работ и вечному поселению в Восточной Сибири.

К. Маркс писал Ф. Энгельсу, что Сенат по императорскому приказу сослал в Сибирь этого честного человека, который так умен, что сохраняет в своих сочинениях неуязвимую с точки зрения закона форму и вместе с тем открыто изливает в них яд на язвы и пороки существующего строя.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции, когда стали доступны архивы III отделения и Сената, группа экспертов провела графическую экспертизу. Были исследованы тексты записки и письма к А. Плещееву, а также образцы почерка Н. Г. Чернышевского и Костомарова. Выводы комиссии в основном совпали с анализом, проведенным Н. Г. Чернышевским. Эксперты подвергли разностороннему исследованию, наряду с другими документами, более десятка анонимных писем, тщательно собранных в свое время И. Путилиным. Анонимки эти писал провокатор Костомаров различными измененными почерками, вплоть до изысканного женского почерка на розовой бумаге с подписью «Fanny». Окончательный вывод был однозначен: тексты «записки» и письма к А. Плещееву написал В. Костомаров с подражанием стилю и почерку Н. Г. Чернышевского.