В древние времена виды общественной деятельности не были строго разграничены и разделены; князь, будучи предводителем ополчения и защитником земли извне, был вместе и правителем, т.е. защитником ее внутри. Князь поражал врагов; но каждый нарушитель порядка и спокойствия земства был также враг; и потому, охраняя земство от внешних врагов, естественно было его участие в охранении того же земства и от врагов внутренних. И там, и здесь, он, как лицо третье, непринадлежащее к земству, но призванное им. не мог действовать самобытно без воли и участия веча. В делах внешних он предводительствовал войском по распоряжению веча, шел на войну, решенную вечем, клал свое имя на договоре, составленном и обсужденном на вече; так точно и в делах внутренних он действовал в границах, очерченных вечем. Ьму предоставляли суд, но вместе с посадником, происходившим из земства и слуившим полным выражением земской воли. Собственно в суде доля князя была не обсуждение дела — на то были выборные судьи. — а оправление оправданного и казнь виновного (а князь казнит), т.е. именно то, что непосредственно принадлежит внутреннему охранению земства. Оттого половина вир и судных пошлин, взыскиваемых с виновной стороны, шла князю; этот платеж был казнь.

Призвание и прием князя имели до некоторой степени подобие усыновления земством. Князь был чужое лицо, входившее в новгородскую семью с известными условиями, которые ему семья имела право предложить. Князь должен был целовать крест Новгороду, а Новгород целовал крест ему. Это взаимное целование служило залогом их взаимного согласия. Не было в этом ничего принудительного. Князь мог уйти из Новгорода. — только должен был явиться па вече и сложить с себя целованье.

Из договоров, оставшихся до нашего времени, видно, что князь был поставлен, сколько возможно, вне связей с жизнью Новгорода. Вся волость считалась достоянием святой Софии и Великого Новгорода. Князь не мог приобретать в Новгородской Земле имений, ни покупкой, ни принятием в дар; не мог брать закладников, следовательно, совершать сделок; это правило распространялось и на его родню, и на его дружинников. Ему дозволялось торговать в Новгороде, но не иначе, как через посредство природных новгородцев; следовательно, это дозволение ограничивалось правом пускать капитал в оборот. Без участия посадников, избираемых вечем, князь не имел права назначать правителей в краю, подчиненном Великому Новгороду; отдавать в кормленье принадлежащую Новгороду землю, давать кому бы то ни было о чем бы то ни было грамот, нарушать прежде состоявшиеся грамоты; не мог производить суда без участия посадника, лишать волостей, раздавать их в собственность, наказывать без суда, и вообще без воли веча и без участия посадника делать какие бы то ни было распоряжения. Все это простиралось также и на его чиновников [32]. Князь даже не жил в Новгороде, но на Городище; там с ним пребывала его дружина: то место было навсегда отведено для князя и его дружины. Так, впоследствии, когда звание новгородского князя усвоилось за великими князьями, на Городище жили их наместники, Суд их касался таких дел, когда в спорном деле одна сторона не принадлежала к составу новгородского гражданства; а по старому общерусскому обычаю, где истцы были между собой разных земель или ведомств, суд всегда был смесный, т.е. были два судьи, каждый от того ведомства, к которому принадлежал один из тяжущихся; сверх того, участие наместника во всяком суде определялось правом — брать известные пошлины, составлявшие доход князя.

Лишенный права па недвижимые имения, князь имел указанные Новгородом подвижные доходы. Они состояли, во-первых, в судных пошлинах, которыми князь делился с посадниками. Эти пошлины платились на суде виновной стороной; в числе их была вира, платимая за уголовные преступления; для сбора пошлин по волостям высылались проезжие судьи, по обычаю, каждогодно о Петрове дне; во-вторых, князю давались доходы с некоторых мест Новгородской Земли, и для этого он мог посылать туда для сбора своих тиунов. Но эти доходы были не про-извольны, а полагались заранее. Такими краями, определенными для княжеских доходов, были — половина Во-лока-Ламского и часть в Торжке. Впрочем, точное неизменное указание этих мест не было обязательством. Великий Новгород мог назначать и другие места, как это показывается тем, что литовским князьям, приходившим в Новгород, назначали другие волости на кормленье. Исстари, как показывает грамота Всеволода Иоанну на Опоках, предоставлялись князю доходы с торговли, плата с веса. Наконец, существовал особый налог в пользу князя, называемый "дар с волостей . Об этой ветви княжеских доходов говорится в договрах глухо: 'Когда, княже, поедешь в Новгород, тогда дар тобе имети, а коли, княже. поедешь из Новгорода, то дар не надобе". Из этого можно заключить, что дар не был какой-нибудь постоянный налог, а давался князю только при вступлении его на княжение или при посещении им Новгорода, Великий Новгород предоставлял своим князьям право охоты в определнных местах и в известное время; так, например, в Русу ездить могли на третью зиму, а в Ладогу — на третье лето для звероловства; им давали в пользование ры-боловли, также в определпном месте и в известное время, и право медоварения, с такими же ограничениями: а в Ладогу тобе слати осетрника и медовары; а ездить тобе , княже. в Ладогу на третье лето.

В последние века великие князья вымогали с Новгородской волости черный сбор. Это нe был постоянный доход или налог годовой, но брался однажды во всякое великое княжение, и притом почти всегда силой. Новгородцы соглашались на него тогда только, когда не могли отвязаться от притязаний на него великого князя.

Политика московских великих князей, переходя от отпов к детям, давно подтачивала самостоятельность Великого Новгорода. Более чем полтора века Новгород терпел беспрестанные вымогательства денег, захваты областей, разорения новгородских волостей в случаях, когда Новгород не хотел платить. Но ничто, кажется, прежде так не озлобляло новгородцев против Москвы, как поступки последнего московского государя.

Последняя война с Василием привела к стеснительному договору, требовавшему прекращения вечевого делопроизводства, — драгоценнейшего достояния свободы; без него вече оставалось бы незначительной формой, имело смысл только сходки подданных, которые могут говорить о своих делах столько, сколько позволено господином. Новгород имел перед глазами печальную судьбу Суздальской Земли: ее князья, лишенные своих прав, скитались и искали у новгородцев убежища. Ясно было, что московские князья скоро приведут и вольный город, со всеми подвластными ему землями, к такому же порабощению. Заговор на жизнь Василья Васильевича, в 1460 году, достаточно показывает, как созрела и переполнилась в Новгороде давняя ненависть.

Теперь на московском престоле уселся государь с деспотическими наклонностями своих предков, но с умом гораздо обширнейшим, и потому чрезвычайно осторожный; он не только в начале не делал ничего крутого, решительного, напротив, казалось, готов был сохранить тот порядок вещей, какой застало его вступление на стол. Тверь и Рязань оставлены с их видимой независимостью. Московский государь удовольствовался только тем, что владетели этих стран делались ему послушными; все силы земель их находились в его распоряжении, и во всякое время Москва могла стереть наружный образ, оставшийся от их прежней самостоятельности; да при таких отношениях доходило до того, что самый этот образ, содержа в себе мало действительного, уже не побуждал жителей земель им дорожить. Для Новгорода опасность была уже одинаково велика, как и тогда, когда бы эти земли находились в непосредственной власти Москвы: туземные князья хотя и управляли своими землями, но безропотно вели своих людей на того, на кого идти прикажет московский государь. Великий Новгород не исполнял условий стеснительного договора с Василием Темным, как и прежде всегда делалось, что договоры эти оставались только на бумаге; Новгород давал их, когда не было силы не дать, и оставлял без действия; отсюда возникал повод к новым войнам. Так катилась история его отношений к великим князьям. Мел-ду тем, по старой памяти, недовольство Москвой обращало в Новгороде желание и надежды к Литве. Намерение сойтись с Литвой уже проявлялось и при Василии Темном; и тогда, но словам жития Михаила Клопского, бояре со старейшинами думали, что свобода Новгорода будет тверда, если он соединится с Литвой. В этом краю было много привлекательного для Новгорода. Под властью короля Казимира соединилась значительная часть русского мира. Русские города не теряли основ своего прежнего порядка; не видно было стремлений подавить самобытность русских земель, поступивших в состав Литовской державы: если и допускались изменения, то они не только не стесняли свободы, поспособствовали ее расширению; грамота Казимира возводила свободных людей и собственников земель до полной независимости. Это было приманчиво для новгородских бояр-землевла-детелй. Под верховной властью короля Казимира можно было надеяться каждому получить от короля грамоту на неприкосновенность своего владения и сделаться полным, спокойным его обладателем и господином поселян, живущих в этих владениях. Приманчиво было соединение с Литвой и для торгового класса, потому что привилегии, которые давал Казимир городам, сообщали широкий размер и правам торгового сословия и оборотам их занятий. Недавний пример подданства Пруссии (где города и в городах торговый класс искали спокойствия в добровольном соединении с Польшей и Литвой) должен был ободрять Великий Новгород. Черный парод менее всего мог в действительности выиграть от такого соединения; но масса не вглядывается в будущее; простой народ не терпел Москвы: долговременно было враждебное отношение к ней Новгорода. Одно только могло наводить недоверие и боязнь, это — вести о попытках католиков распространить папизм между православными: по если такие вести доходили до Новгорода, то доходили туда и другие, противоположные и утешительные, — что подданные греческой веры пользуются равными правами с подданными римской; что в государстве Литовско-Русском господствует полная юридическая свобода вероисповеданий. Самые вести об измене православию литовского митрополита Григория и западно-русских духовных соединялись с увещаниями митрополита московского, которого не любили в Новгороде, в котором видели орудие московского покушения на новгородскую свободу. Если монахи в Новгороде и толковали об отступничестве Литвы, то были и такие, которые видели в этих толках не более как московскую хитрость. Выгоды, представляемые соединением с Литвой, располагали не верить этим толкам.