Алексей пришел в революцию зеленым юнцом. Не было в его душе ни большой ненависти, ни большой любви, только слепая мальчишеская вера в правоту отцовского дела. Потребовались время и гибель товарищей, пропахшие потом военные дороги, разговоры с однополчанами у походных костров и долгие раздумья наедине с самим собой, чтобы отцовское дело стало своим, кровным, единственным делом. И Алексей научился ненавидеть все, что стояло на пути, что цеплялось за ноги людей, деливших с ним тяготы гражданской войны. Но Марков навсегда остался для него живым воплощением того мрачного мира, который открылся ему однажды апрельской ночью восемнадцатого года. В Алексее всегда жила уверенность, что он обязательно найдет Маркова и заставит его ответить за все!

Надо же было случиться, что он действительно нашел его, держал в руках и сам же отпустил…

При обыске у бывшего начальника артиллерии нашли пачку документов, зашитых в нижнем белье. По документам он был Стецевским Станиславом Владимировичем, штабс-ротмистром гвардии его императорского величества. Но лучше всего о нем рассказал небольшой треугольник, вырезанный из визитной карточки. Для председателя Херсонской ЧК этот кусочек плотной бумаги, на котором стояли только две буквы «О» и «К», действительно был визитной карточкой пойманного шпиона.

В тысяча девятьсот восемнадцатом году в Ярославле вспыхнул антисоветский мятеж. Возглавили его эсеры под руководством полковника Перхурова — ставленника отъявленного врага Советской власти, террориста и резидента иностранной разведки Бориса Савинкова. Брокман, который в то время работал в ВЧК, принимал участие в подавлении этого мятежа — одного из самых кровавых белогвардейских выступлений. Он хорошо знал, что означает скромный бумажный треугольник, помеченный литерами «О» и «К». Это был пароль для связи, выдававшийся только самым доверенным лицам савинковского подполья.

Когда Крамов-Стецевский понял, что бесполезно отпираться и выдавать вчерашнее сборище за дружескую пьянку, он рассказал, как ему удалось попасть в Красную Армию.

После разгрома ярославского мятежа он с группой уцелевших офицеров пытался пробраться к Деникину. В пути они попали в облаву, и, спасаясь от нее, Стецевский растерял всех своих попутчиков. С большим трудом он добрался до Харькова. Здесь ему удалось пристроиться в эшелон беженцев, двигавшихся на юг. В Каменец-Подольске в вагон сел пожилой военный, показавшийся ему знакомым. Разговорились. Выяснилось, что им не раз приходилось встречаться в Москве еще до войны, в доме некой госпожи Крамовой, которая оказалась родной сестрой нового попутчика. В долгие часы дорожного безделья Крамов рассказал Стецевскому о себе. По образованию он был инженер-строитель и всю жизнь придерживался либеральных взглядов. В четырнадцатом году его призвали в армию, и в чине артиллерийского поручика он провоевал с немцами до самой революции. На фронте он пересмотрел свои убеждения. По мнению Стецевского, он преступно и непоправимо «качнулся влево». Крамов был из тех российских интеллигентов, которые без особых колебаний приняли революцию. И вот сейчас он ехал в армию Антонова-Овсеенко, направленный туда в качестве военного специалиста.

Эта встреча изменила планы Стецевского.

Эшелон часто останавливался. Ночью в степи Стецевский вышел из теплушки вместе с Крамовым. В придорожных кустах он оглушил своего попутчика и добил рукояткой револьвера.

В вагоне никто не удивился исчезновению пассажира. В дороге отставали многие. А на следующее утро, при проверке документов на каком-то полустанке, Стецевский предъявил бумаги убитого.

Так он стал Крамовым. Новые документы открыли ему дорогу к командным постам у красных.

Сложными путями, кочуя из армии в армию, Крамов-Стецевский попал в Николаев. О переходе к белым он теперь и не помышлял: для него нашлось достаточно дела и по эту сторону фронта.

В Николаеве Крамов-Стецевский неожиданно встретил своего старого соратника по Ярославлю, который так же, как и он, работал у красных военспецом. Они быстро нашли общий язык…

Два месяца назад Крамова-Стецевского перевели в Херсон командовать артиллерией. Знакомый военспец дал ему явку: Маркасовский, 5. Хозяйка этого дома, вдова деникинца — женщина красивая, покладистая и без предрассудков — оказалась весьма полезным человеком.

В Херсоне новый начальник артиллерии близко сошелся с Филипповым. Это было не трудно: они делали «общее дело» — один командовал артиллерией, другой осуществлял ее разведку. Однако о том, чтобы «совратить» летчика, нечего было и думать. Крамов скоро понял, что Филиппов из «твердокаменных», и даже не делал попыток договориться с ним. Но у «твердокаменного» летчика нашлась червоточина: он был честолюбив, любвеобилен и не дурак выпить. Крамов свел его с Дунаевой. Сделать это удалось так ловко, что Филиппов даже не заподозрил, кому он обязан своим знакомством с этой женщиной.

Крамов рассчитывал убить сразу двух зайцев: во-первых, связь Дунаевой с летчиком, по его мнению, ставила ее дом вне подозрений, а во-вторых, это давало возможность воздействовать на летчика исподволь, незаметно, как и было в случае с подложным приказом.

Чтобы по возможности укрепить свою базу и не вызвать у Филиппова подозрений, Крамов ни разу не приходил к Дунаевой вместе с ним и вообще не показывался у нее днем. Но по ночам в Дунаевском сарае он встречался и с Крученым…

Крученый (Крамов не интересовался его подлинной фамилией) прекрасно знал город и был связан с большим количеством людей, из которых они впоследствии создали ядро подпольной организации. Крученый был смелым человеком. Его исступленная ненависть к красным иной раз вызывала изумление даже у такого матерого волка, каким был сам Крамов, тем более, что по возрасту Крученый годился ему в сыновья. Без него начальнику артиллерии пришлось бы туго. Крученый делал всю «черную» работу. Неизвестно, где он спал и у кого скрывался днем, где находил одежду для переодевания, но всегда точно в условленное время он являлся на свидание с Крамовым, одетый то в крестьянский армяк, то в красноармейскую шинель, то в лохмотья портового босяка, и неизменно докладывал, что все порученные ему задания выполнены.

Важнейшей обязанностью Крученого была связь с левым берегом, и до поимки телеграфиста Крамову ни разу не приходилось беспокоиться на этот счет. У него еще никогда не было помощника надежней Крученого. И он не мог скрыть своего удовлетворения от того, что Крученому удалось выскользнуть из рук ЧК…

Брокман тем не менее был доволен результатами облавы. У Дунаевой захватили почти всех главарей крамовской организации. Крамов собирался приурочить выступление своей группы к тому моменту, когда красные начнут форсировать Днепр. У него был дерзкий план: в разгар военных действий неожиданно разгромить штаб и оставить красные войска без руководства. В Дунаевском сарае чекисты нашли несколько ящиков с винтовками и бутылочными гранатами, а у одного из арестованных отобрали список членов организации.

Начались аресты.

Революционный трибунал заседал почти непрерывно.

В эти дни нельзя было узнать коменданта ЧК Сергея Никишина. В наглухо застегнутой косоворотке, в надвинутой на уши бархатной кепке, он показывался редко, вздрагивал, когда к нему обращались, отвечал невпопад, смотрел невидящими глазами.

За ним тенью ходил Федя Фомин, специально приставленный Брокманом. Встретившись в коридоре с Алексеем, Федя шепотом сообщил:

— Запить может человек! Психологическое расстройство у него… — И вздохнул как-то по-девичьи, жалостливо. — Конечно, нелегко..

В ночь на седьмое августа заговорили пушки, а с рассветом к левому днепровскому берегу ринулась флотилия баркасов, шаланд и черных искалеченных пароходиков, до отказа набитых войсками. Над Днепром скрестились невидимые снарядные трассы, распушилась шрапнель, и ветер понес к берегам пороховую гарь. Правобережная группа Красной Армии форсировала Днепр.