А порядочные люди вмешивались. Все более активно и властно…

Урманцев не замедлил бы выступить против явных открытых нападок на дело Орта, на его воспитанников и друзей. Здесь он не знал компромиссов. Но и в этом тоже сказывалась известная его ограниченность. Он не учитывал, что мещане с высокими учеными званиями лучше приспосабливаются к условиям среды, чем все остальные приматы. Тайный интриган и ловко мимикрирующий демагог, равнодушный ко всему, кроме собственного покоя, — вот с кем нередко приходится схватываться настоящим ученым. От укусов элегантных научных скорпионов нет предохранительных сывороток. Они — плоды зависти и невежества, и бороться с ними можно только светом. За ушко да на солнышко. Противно брать их за ушко? Ну что ж, омой после руки одеколоном и тщательно вытри носовым платком. Другого выхода ведь нет.

Собирая бумаги в черную капроновую папку, Урманцев внутренне готовился к борьбе. Настроение у него было приподнятое и нетерпеливое. Он решил драться, не задумываясь о последствиях, не надеясь ни на чью помощь. Но тут он опять ошибался. Радуясь и удивляясь происходящим в себе переменам, он не заметил, что такие же перемены происходят и в других. Не заметил потому, что это была эволюция, постепенный, но неуклонный и необоримый процесс, последовавший за решительной, революционной ломкой догматических норм. Коренной поворот нельзя проглядеть. Хотя бы потому, что о нем вовремя напишут в газетах. Но последующие за этим изменения видны лишь на определенной временной дистанции.

До какого-то момента их не замечают, а затем вдруг с удивлением обнаруживают, что все вокруг изменилось, и люди живут совсем не так, как несколько лет назад. Это тоже поворотный пункт. Для каждого он наступает в разные сроки и по-разному ощущается. Но чем скорее он наступает для всех, тем скорее растет и развивается все общество в целом.

Урманцев был только частицей всеобщей крепнущей нетерпимости ко всему, что мешает нам строить будущее. Он готов был к борьбе и вместе с тем продолжал считать себя одиночкой. А был он на самом деле солдатом огромной армии единомышленников. Он двигался в русле мощной реки, но, не видя за тающим туманом берегов, не разглядел и самой реки.

Недооценка собственных сил ведет обычно к мрачным прогнозам. Естественно, что Урманцев не ожидал от предстоящей битвы с таким ловким противником, как Иван Фомич, скорых лавров. Он вообще не надеялся на лавры, но на драку шел.

Дело всей жизни Орта стояло на грани срыва. Люди были издерганы и раздражены до предела. Лаборатория разваливалась на глазах. Как это ни чудовищно, но десятки умных, хороших людей не могли справиться с двумя-тремя склочниками и интриганами. И все потому, что в одиночку. Урманцев не замечал, что тоже собирается воевать в одиночку.

Позиции директора, парторга, членов Ученого совет» были ему совершенно неясны. Поэтому он готовился к худшему. Встретив в коридоре директора, он кивнул и хотел пройти мимо, но тот задержал его.

— Значит, Ивану Фомичу лабораторию поручим? Как полагаете, Валентин Алексеевич? — спросил директор.

«Вот оно, — подумал Урманцев. — Начинается». И ответил медленно, спокойно, почти не разжимая крепко стиснутых зубов:

— Это ваше право. У меня же свой взгляд.

— Какой, интересно?

— Диаметрально противоположный. И я его буду отстаивать везде…

— Хорошо, что вы такой упорный. Только не худо бы и меня для начала ознакомить с особым мнением.

— Мое мнение разделяет почти весь коллектив лаборатории.

— Простите меня, Валентин, я ведь вас еще студентом помню, но вы сильно поглупели. Расскажите мне сначала, в чем дело… А вообще, мне кажется, что вы ломитесь в открытую дверь. Ну да ладно!… Заходите в кабинет, там поговорим. Для этого, собственно, и собираемся сегодня.

Директор открыл кожаную дверь, пропуская Урманцева вперед. Почти все члены Ученого совета были в сборе. Рядом с Иваном Фомичом стоял свободный стул. Иван Фомич улыбнулся, приветливо кивнул и указал на свободное место.

Урманцев холодно поклонился и деревянной походкой прошел к Ивану Фомичу. Он проклинал свою интеллигентность. Пройти бы мимо и сесть на другой стул. Но теперь ничего не поделаешь. Он был готов к самому худшему. Короткий разговор с директором только укрепил его в этом ожидании.

Иван Фомич тоже готовился к борьбе. В отличие от Урманцева, он недооценивал противостоящие ему силы. Он вообще не знал своего противника. Им мог стать всякий, посягнувший хоть на частицу того, что Иван Фомич считал своим. Но сегодня он таких посягательств не ждал. Урманцева он недолюбливал, как недолюбливал и остальных своих коллег, однако не думал, что встретит с его стороны особое противодействие.

С того дня, как умер Орт, Иван Фомич считал себя хозяином лаборатории и единственным наследником ее всемирной славы. Все это время он чувствовал себя прекрасно, испытывая незнакомое до сих пор ощущение безопасности и уверенности. Он открыто именовал себя продолжателем дела Орта и с удовлетворением видел, что и другие постепенно свыкаются с этой мыслью. Ничего неестественного в такой ситуации он не видел.

Он искренне не считал себя виноватым в смерти Орта. Да он никогда и не желал ему смерти. И это была правда, как правда то, что никто не хотел, чтобы Евгений Осипович умер. И ни на кого в отдельности нельзя возложить вину за эту смерть. Каждое событие этой трагической цепи было случайным, однако (по прошествии нескольких месяцев это стало понятно многим) все вместе они слагались в целенаправленный процесс, который и привел Евгения Осиповича к смерти. Но жизнь всегда ведет к смерти.

Сейчас, в кабинете директора, Ивана Фомича волновал только один вопрос: кого назначат заведующим лабораторией.

Чтобы застраховать себя от неожиданностей, он провел ряд неофициальных бесед и наметил несколько кандидатур на эту должность. Все это были люди, с которыми, по его мнению, можно было ужиться. Правда, он не знал, как каждый из них поведет себя в роли начальника. Подобная метаморфоза порой существенно меняет взаимоотношения. Но во всяком деле неизбежен риск, и Иван Фомич не мог пустить такое дело на самотек.

Прищурившись в традиционной улыбке, он зорко оглядел членов Ученого совета, пытаясь проникнуть в их мысли.

— Прошу твердо запомнить одно! — директор приштамповал увесистую ладонь к зеленому сукну. — Не только начатые, но и задуманные Евгением Осиповичем работы будут продолжаться. Это вопрос решенный. Но… жизнь, товарищи, тоже продолжается, и лаборатория не может больше оставаться без руководства…

Урманцев внутренне вздрогнул и насторожился. Иван Фомич покраснел.

— Собственно, она и не оставалась без руководителя, Алексей Александрович, — улыбаясь, произнесла Елена Николаевна, с которой у Ивана Фомича накануне состоялся конфиденциальный разговор.

— Что вы имеете в виду? — спросил директор, приподняв насупленные мохнатые брови.

— Ну как же? — она обвела улыбкой присутствующих. — А профессор Пафнюков? Он еще при жизни Евгения Осиповича числился его заместителем.

— Значит, так! — директор нагнул голову. — Лаборатория не может больше оставаться без руководителя. Это не простой вопрос, товарищи… Школа Орта должна жить. Здесь нужен человек, которому близки идеи Евгения Осиповича. Я уже не говорю о прочих качествах, они сами собой подразумеваются… Какие будут соображения? — он распрямился и откинулся в кресле.

— Выдвигать нужно кого-нибудь из наших? — спросил один из членов Ученого совета.

— Конечно! — воскликнула Елена Николаевна. — Зачем мы будем приглашать варягов.

— Можно и варягов, — сказал директор.

Сердце Ивана Фомича дернулось вниз.

— Хотя и не обязательно, — директор принялся рисовать в блокноте чертиков.

Иван Фомич облегченно перевел дух.

— Ну, тогда, я думаю, вопрос ясен… — начала было Елена Николаевна.

— Извините меня, — прервал ее директор. — Я полагаю, мы сначала заслушаем мнение Ивана Фомича. Елена Николаевна права, что он наиболее… компетентен в данном вопросе… И его опыт будет для нас очень полезен, — он обернулся к Пафнюкову. — Я не решаюсь возложить на вас, Иван Фомич, это бремя. Я понимаю, как вы заняты… Да и здоровье вам, наверное, не позволит. В общем, зная, что вы все равно не согласитесь взять лабораторию на себя; я очень прошу помочь нам в подборе подходящей кандидатуры.