С Хусейном он покончил пять лет назад, и вот теперь перед ним новый, вернее, старый враг, степной враг в лице Урус-хана, нравного и властолюбивого старика, который, однако, может единым походом своих могольских ратей разрушить все то, что Тимур строил столько лет, с чем он скоро перейдет свой сорокалетний рубеж, после коего уже все труднее и труднее становит стремиться к неведомому. Он – сможет! И все-таки Тохтамыш, обиженный Урус-ханом Тохтамыш, пришел ему весьма кстати.

Тохтамыш – кровник Урус-хана, помириться они не смогут, и Тохтамыш – Чингизид! Возможно, уже сейчас воины Урус-хана переходят на сторону Тохтамыша. Этот мальчик, которого он поддержал и снабдил войском, вернулся к нему разбитый, в порванных доспехах и теперь послан второй раз… (Гонца все нет и нет. Неужели Урус-хан одолел вторично?) Идигу Барлас, земляк Тимура, давно уже послан разведать, что сотворилось там, за Сейхуном…

Небо незримо – до того иссиня-черное – начало сереть. Близил час, когда глаз начинает различать голубые нити от серых и когда иудеи становятся на молитву, завернувшись в свои полосатые талесы. Костер под берегом смерк, пламя сникло, рдели лишь уголья, темнеющие к заре. Воины – кто спал, прикорнув, кто лениво перебрасывался в кости. Им тоже казалось, верно, что охранять повелителя здесь, в сердце земли, ни к чему.

Утренняя, свежая, щурясь и улыбаясь, показалась из шатра Сарай Мульк-ханум. Он зашел внутрь шатра, дабы не мешать жене совершить потребное, подумал о том, что нынче непременно должен был быть в Бухаре.

Он и будет там сегодня к вечеру. В Хорезме опять неспокойно. Там, в Бухаре, он узнает и о Тохтамыше скорее, чем здесь.

Тимур, не признаваясь себе в этом, не любил городов. То есть он любил их, отстраивал свой Самарканд, столицу покоренного Мавераннахра, и в Кеше, на родине предков, сооружал роскошные усыпальницы матери и отцу (и когда-то начнет тут же возводить усыпальницу себе!). Он поощрял торговлю, совокуплял ремесленников из разных земель, возводил медресе, мечети, ханаки, бани – но жить в городах не любил. Для себя строил загородные сады с дворцами и жил там в недолгие перерывы между походами. Там, на груде кошм и шитых золотом подушек, на пестром ли ширазском ковре, в нише айвана, изузоренного цветною глазурью и прикрытого легкою шелковою занавесой, или у порога расписной юрты, там, где ближе небо в задумчивом движении звезд, где рядом – стоит протянуть руку – ветви посаженных рядами дерев, где ветер из-за невысокой кирпичной ограды сада-дворца доносит дыханье степи или знойную истому песчаной пустыни, проводил он свои бессонные ночи. Там же встречал послов, принимал решения, мановением длани отправлял на смерть или даровал жизнь провинившемуся. И жены, весь гарем, спешили за ним из города в город, из сада в сад, спешил весь двор, конюхи, ловчие, воспитатели, прислуга, книгочеи, сеиды, писцы, нукеры, стражи гарема, а за ними – походные мастера-седельники, лучники, оружейники и вездесущие купцы.

В Бухаре Тимур, также минуя Арк и медресе, остановился за городом.

Старших сыновей, Джехангира с Омар-шейхом, Тимур захватил с собой, и теперь, измученные и гордые, с лицами, серыми от пыли, они слезали, улыбаясь, с коней, шли на неверных ногах, гордясь, что выдержали бешеную скачку вровень с отцом. Нукеры расседлывали поводных коней, доставали ковры, посуду, рухлядь. Рабы и рабыни сада суетились, принимая нежданно явившегося повелителя. Пылали костры, на вертелах уже жарилась баранина.

Тимур омыл лицо и руки, сотворил намаз, строго поглядывая на сыновей, старательно бормотавших слова молитвы.

За стеною дворца послышался все нарастающий и нарастающий дробный топот копыт, то шла конница, его конница! Эмир опять обогнал свое войско.

Недвижным облаком вставала тяжелая серо-желтая пыль. Пыль была на всем: на каменных плитах, на листьях дерев, на ступенях дворца, еще не вымытых захлопотанною прислугой. Сейчас в сад вступят сотники и тысячники войска, для них и готовится пир…

Усталость после целого дня скачки была целительна телу и потому приятна. Он сел, скрестив ноги, на кошму, полузакрыл натруженные от солнца, ветра и пыли глаза, чуть согнул стан.

Отца Тохтамышева, мангышлакского эмира Туй-Ходжа-Оглана, Урус-хан убил. Нет, перейти на сторону ак-ордынцев Тохтамыш не может! Почему его все-таки так беспокоит этот яростный мальчик?

Свидания с Тимуром ожидал новый перебежчик от Урус-хана, Идигу из племени мангут[1] . Тимур приказал отвести беглого оглана в свою походную юрту и накормить.

Когда он, распростясь с соратниками, пролез, согнувшись, в шатер, Идигу, ожидая его, уже сидел на кошме. Он спокойно выдержал тяжелый, изучающий взгляд великого эмира.

Тимур уселся, помолчал, спросил:

– Ты умеешь играть в шахматы?

Брови Идигу чуть дрогнули от удивления.

– Да, повелитель!

По знаку Тимура принесли шахматную доску и арабские фигуры, вырезанные из слоновой кости. Играл Идигу хорошо и не боялся выигрывать, в чем Тимур убедился вскоре. Иные ходы оглана заставляли его долго прикидывать – как избежать поражения?

– Тохтамыш победит? – вопросил он, не подымая глаз от доски. Идигу промолчал, перевел фигуру, создав угрозу Тимуровой ладье, наконец ответил:

– Урус-хана одолеть трудно!

– Почему же ты здесь?! – возвысив голос, возразил Тимур, на этот раз оторвавши взгляд от индийской игры.

– Старая трава вянет, и этого не остановить! Урус-хан в упрямстве своем забыл о времени! – отмолвил оглан, переставляя фигуры. – Мы ждем, что ты поможешь нам, но оставишь степь тем, кто в ней живет!

Тимур долго рассматривал его, щурясь. Идигу был явно умнее Тохтамыша, и приютить его очень стоило. («Как жаль, что этот – не ханского рода!» – подумалось скользом.) – Ладно! – порешил он вслух. – Будешь ждать Тохтамышева возвращения здесь, у меня! Скоро увидим, хороший ли ты пророк!

Бухару Тимур не любил. Слишком близко сюда подступала пустыня с ее тяжелым, то душным, то ледяным дыханием, слишком близок был мятежный Кандагар. Осень шла по его стопам, напоминая о неотвратимом течении времени, и тоже настигла его в Бухаре. Холод, идущий с севера, прорвался наконец сквозь пески, сделав жестяными и ломкими листья дерев, и сыпал теперь в лицо ледяною пылью. Уже дошла весть о вторичном разгроме Тохтамыша и о том, что раненого полководца везут сюда, в Бухару. Два погрома, два погубленных войска! Тохтамыш не умел воевать! Что бы сделал с ним он, Тимур, будучи на месте Урус-хана? Наверно, не ограничил себя убийством отца! Сгубив волка, задави и волчонка! Или, напротив, попытался привлечь к себе Туй-Ходжу-Оглана ласкою! В любом случае Урус-хан поступил неумно! Волчонок уже привезен, уже стоит перед ним, низко опустив голову, и исподлобья озирает Тимура. Слегка раскосые, горячие глаза Тохтамыша, как ни старается он, неукротимы, в них то и дело вспыхивают безумные огоньки.