— Нет, никогда не был, мистер Невил. Просто он иногда приезжает сюда к своему родственнику, мистеру Джасперу.

— А мисс Буттон тоже его родственница?

(«Почему он это спрашивает, да еще с таким высокомерием?» — подумал мистер Криспаркл.) Затем рассказал Невилу все, что сам знал о помолвке Розового Бутончика.

— Ах вот что! — проговорил юноша. — То-то он так с ней держится — словно она его собственность. Теперь понимаю.

Он сказал это как бы про себя или, во всяком случае, обращаясь к кому-то, кого здесь не было, а не к своему собеседнику, и мистер Криспаркл почувствовал, что отвечать не надо — это было бы так же неделикатно, как показать человеку, пишущему письмо, что ты случайно прочитал несколько строк через его плечо. Минуту спустя они уже входили в дом.

Когда они вошли в гостиную, мистер Джаспер сидел за пианино и аккомпанировал Розовому Бутончику, а она пела. Потому ли, что, играя наизусть, он не имел надобности смотреть на пюпитр, или потому, что Роза была такое невнимательное маленькое создание и легко могла сбиться, но глаза Джаспера не отрывались от ее губ, а руки словно держали на невидимой привязи ее голос, время от времени осторожным нажимом на клавишу заботливо и настойчиво выделяя нужную ноту. Рядом с Розой и обнимая ее за талию стояла Елена, глядя, однако, не на нее, а — прямо и упорно — на мистера Джаспера; только на миг отвела она глаза, и мистеру Криспарклу показалось, что в быстром ее взгляде, обращенном к брату, сверкнуло то мгновенное и глубокое понимание, о котором только что говорил Невил. Затем мистер Невил поместился поодаль, прислонясь к пианино и устремив восхищенный взгляд на стоявшую напротив певицу; мистер Криспаркл сел возле фарфоровой пастушки; Эдвин Друд, склонясь над мисс Твинклтон, галантно обмахивал ее веером, а эта почтенная леди взирала на демонстрацию талантов своей пансионерки с тем удовлетворенным видом собственника, с каким главный жезлоносец мистер Топ оглядывал собор во время богослужения.

Пение продолжалось. Роза пела какую-то печальную песенку о разлуке, и ее свежий юный голосок звучал нежно и жалобно. А Джаспер по-прежнему неотступно следил за ее губами и по-прежнему время от времени задавал тон, словно тихо и властно шептал ей что-то на ухо — и голос певицы, чем дальше, тем чаше, стал вздрагивать, готовый сорваться; внезапно она разразилась рыданиями и вскричала, закрыв лицо руками:

— Я больше не могу! Я боюсь! Уведите меня отсюда!

Одним быстрым гибким движением Елена подхватила хрупкую красавицу и уложила ее на диван. Потом, опустившись перед нею на колено, она зажала одной рукой ее розовые губки, а другую простерла к гостям, как бы удерживая их от вмешательства, и сказала:

— Это ничего! Это уже прошло! Не говорите с ней минутку, она сейчас оправится!

В ту минуту, когда поющий голос умолк, руки Джаспера взметнулись над клавишами — и в этом положении застыли, как будто он только выдерживал паузу, готовый продолжать. Он сидел неподвижно; даже не обернулся, когда все встали с мест, взволнованно переговариваясь и успокаивая друг друга.

— Киска не привыкла петь перед чужими — вот в чем все дело, — сказал Эдвин Друд. — Разнервничалась, ну и оробела. Да и то сказать, — ты, Джек, такой строгий учитель и так много требуешь от своих учеников, что, по-моему, она тебя боится. Не удивительно!

— Не удивительно, — откликнулась Елена.

— Ну вот, слышишь, Джек? Пожалуй, при таких же обстоятельствах и вы бы его испугались, мисс Ландлес?

— Нет. Ни при каких обстоятельствах, — отвечала Елена.

Джаспер опустил, наконец, руки и, оглянувшись через плечо, поблагодарил мисс Ландлес за то, что она замолвила словечко в его защиту. Потом снова стал играть, но беззвучно, не нажимая клавиш. А его юную ученицу тем временем подвели к открытому окну, чтобы она могла подышать свежим воздухом, и все наперебой ласкали ее и успокаивали. Когда ее привели обратно, табурет у пианино был пуст.

— Джек ушел, Киска, — сказал ей Эдвин. — Ему, я думаю, было неприятно, что его тут выставили каким-то чудищем, способным напугать тебя до обморока. — Но она ничего не ответила, только дрожь прошла по ее телу; бедняжку, должно быть, застудили у открытого окна.

Тут вмешалась мисс Твинклтон; она выразила мнение, что час уже очень поздний и ей с Розой и мисс Ландлес давно бы следовало быть в стенах Женской Обители; ибо мы, на ком лежит забота о воспитании будущих английских жен и матерей (эти слова она произнесла вполголоса, доверительно обращаясь к миссис Криспаркл), мы должны (тут она снова возвысила голос) показывать добрый пример и не поощрять привычек к распущенности. После чего были принесены мантильи, и оба молодых джентльмена вызвались проводить дам. Путь до Женской Обители был недолог, и вскоре ее врата затворились за вернувшимися к своим пенатам гостьями.

Девицы уже спали, только миссис Тишер одиноко бодрствовала, поджидая новую пансионерку. Их тут же познакомили, а так как для новенькой была отведена комната, смежная с комнатой Розы, то после кратких напутствий Елену оставили на попечении подруги и простились с обеими до утра.

— Какое счастье, милочка, — с облегчением сказала Елена. — Весь день я боялась этой минуты — думала, как-то я встречусь с целой толпой молодых девиц.

— Нас не так уж много, — ответила Роза. — И мы, в общем, добрые девочки. Я не говорю о себе, но за остальных могу поручиться.

— А я могу поручиться за вас, — рассмеялась Елена, заглядывая своими черными огненными глазами в хорошенькое личико Розы и нежно обнимая ее хрупкий стан. — Мы с вами будем друзьями, да?

— Ах, я бы очень хотела! Но только ведь это смешно, я — и вдруг ваша подруга!

— Почему?

— Ну я же такая каплюшка, а вы красавица, умница, настоящая женщина. Вы такая сильная и решительная, вы одним пальцем можете меня смять. Рядом с вами я ничто.

— Дорогая моя, я совсем необразованна и очень дурно воспитана — ничего не знаю из того, что полагается знать девушке, ничего не умею! Я очень хорошо понимаю, что всему еще должна учиться и горько стыжусь своего невежества.

— И, однако, признаетесь мне в этом!

— Что делать, милочка, никто не может противиться вашему обаянию.

— Ах, значит, все-таки есть во мне обаяние? — не то в шутку, не то всерьез проговорила Роза, надув губки. — Жаль, что Эдди этого не чувствует.

Об отношениях Розового Бутончика к этому молодому человеку Елену, конечно, уже успели осведомить в Доме младшего каноника.

— Да как он смеет!.. — воскликнула Елена с горячностью, которая не сулила ничего доброго Эдвину в случае, если бы он посмел. — Он должен любить вас всем сердцем!

— Да он, пожалуй, и любит, — протянула Роза, снова надувая губки. — Я его ни в чем не могу упрекнуть. Может быть, я сама виновата. Может быть, я не так мила с ним, как мне бы следовало. И даже наверное. Но все это так смешно!

«Что смешно»? — взглядом спросила Елена.

— Мы смешны, — ответила Роза на ее немой вопрос. — Мы такая смешная парочка. И мы вечно ссоримся.

— Почему?

— Ну потому, что мы знаем, что мы смешны. — Роза оказала это таким тоном, как будто дала исчерпывающее объяснение.

Секунду Елена испытующе глядела ей в лицо, потом протянула к ней руки.

— Ты будешь моим другом и поможешь мне? — сказала она.

— Господи, милочка, конечно, — откликнулась Роза с детской ласковостью, проникшей в самое сердце Елены. — Я постараюсь быть тебе верной подругой, насколько такая пичужка, как я, может быть другом такого гордого существа, как ты. Но и ты тоже помоги мне. Я сама себя не понимаю, и мне очень нужен друг, который бы меня понял.

Елена Ландлес поцеловала ее и, не отпуская ее рук, спросила:

— Кто такой мистер Джаспер?

Роза отвернула головку и проговорила, глядя в сторону:

— Дядя Эдвина и мой учитель музыки.

— Ты его не любишь?

— Ух! — Она закрыла лицо руками, содрогаясь от страха или отвращения.

— А ты знаешь, что он влюблен в тебя?