С закрытыми глазами я доплелся до ванной, вяло помочился и залез в душ. Постоял, прислонившись лбом к холодной стене. Прошла минута или две, пока я набрался сил открыть воду. Я стоял под душем, а вода текла и текла, как будто мне больше нечем было себя занять этим тоскливым утром в этом темном и убогом мире.

В конце концов я распечатал маленькое мыльце, намылился, смыл с себя пену, закрыл воду, вылез из душа и решился посмотреть в зеркало. Мне только что исполнилось сорок два — мужчина в расцвете лет! — но я себя не узнавал. Волосы стояли дыбом, словно я кричал от ужаса, лицо серое, землистое. Даже отросшая щетина стала какой-то бесцветной, будто многочасовой дождь в Трудалене вымыл из меня все краски. Да уж. Веселенькое выдалось утречко.

Я попытался улучшить впечатление, выудив из шкафчика принадлежности для бритья. Намылил лицо, так что его почти не было видно из-за пены, и принялся с брезгливым презрением водить бритвой, что привело, конечно, к многочисленным порезам на подбородке и на шее.

Когда я стал совершенно похож на прокаженного, то есть принял вид, способный ужаснуть кого угодно, я закончил издевательство, смыл кровь и остатки пены, прижал к лицу холодное мокрое полотенце и на ватных ногах вышел из ванной.

Я подошел к окну и уставился на улицу. Но там тоже не было ничего утешительного.

Фёрде — это вам не какой-нибудь мегаполис, где жизнь бьет ключом. На другом берегу речки были видны ползущие грузовики — одни из Йольстера, другие из Бергена. В тот день облака легли так низко между гор, что машины, поднимающиеся по Хальбрендслиа, в какой-то момент пропадали в сером пушистом покрывале. Еще пару секунд ты различал их тормозные огни, но и они вскоре исчезали. Грузовики были похожи на летающие тарелки, которые после краткого визита в Фёрде пришли к выводу, что находиться здесь нельзя, и теперь улетали туда, откуда явились.

Прежде чем что-то предпринять, я оделся и спустился в столовую, где официантки уже убирали все после завтрака, но они оказались сговорчивыми, так что все же меня обслужили, а потом вернулись к уборке. Я принялся опустошать аппарат, разливавший кофе, в надежде взбодриться, но успеха не достиг. После четвертой или пятой чашки я прибавил себе еще одно поражение — плюс к тем, что потерпел этой ночью.

…Настроение в машине царило упадочное. Силье сидела между нами и плакала, Грете утешающе обняла ее за плечики и прижала к себе.

— Из Осло позвонил адвокат и подтвердил, что приедет рано утром, — сообщил ленсману водитель.

— Да? И как зовут этого красавца? — спросил тот.

— Адвокат Лангеланд, — ответил водитель, и я навострил уши.

— Лангеланд! Но он же очень известный человек! Звезда, можно сказать. Какого хрена он у нас забыл?

— Хочет закрепить свой прошлый успех, видимо, — пробормотал я.

— Что вы имеете в виду? — повернулся ко мне Стандаль.

— Да только то, что если это тот самый адвокат Лангеланд, то именно он вел дело Яна Эгиля, когда тот влип в похожую историю.

— В Осло?

— Нет, в тот раз это было в Бергене.

— И как он, хорош?

— Боюсь, он лучше, чем вам бы хотелось, — криво улыбнулся я.

— Ну-ну. Посмотрим. Мне просто интересно, почему он уцепился за это дело.

— А мне нет.

— Вы тоже должны явиться в офис ленсмана завтра с утра, Веум, — внезапно сказал Стандаль. — Я думаю, нам надо обновить наши данные по этому Яну Эгилю…

Когда мы доехали до Фёрде, было уже полвторого. Автомобиль развернулся у входа в гостиницу, чтобы меня там высадить. Грете отправлялась в офис ленсмана, чтобы поддержать Силье и Яна Эгиля. Там она действительно была полезна. Она быстро пожала мне руку, и я вышел из машины. Грете тоже выглядела довольно уставшей, но ей нужно было делать свою работу. Я же был так, сбоку припёка.

— Поговорим утром, Варг.

— Обязательно.

…И вот теперь я сидел тут и едва мог пошевелиться.

Я пошел за пятой или шестой чашкой кофе. На обратном пути заметил молодого рыжего толстячка в круглых очечках, который энергичным шагом направлялся ко мне.

— Это вас зовут Веум?

— А вы, собственно, кто?

— Хельге Хаутен. — Он протянул руку. — Журналист из «Фирды».[8] Я бы очень хотел перекинуться с вами парой слов.

— Мне нечего вам сказать.

— Конечно. Все так говорят, но… Вы не против, если я тут присяду?

Я слишком устал, чтобы протестовать.

— Да вы не напрягайтесь. Я вижу, вам это сейчас вредно. — Он придвинул стул и с довольным видом уселся рядом. — Как мне стало известно, вы — частный детектив?

— Угу…

— А кто вас пригласил сюда?

— Я здесь не в качестве сыщика. — Я посмотрел ему в глаза. Журналисту было под тридцать, в его глазах читалось то же, что и у всех акул пера: восхищенный блеск, фонтан энергии, который так и брызгал с той стороны стола. — Вы всё не так поняли. В свое время я работал в службе охраны детства в Бергене, и этот парнишка был моим подопечным. Меня попросили приехать, потому что он ни с кем, кроме меня, не хотел разговаривать.

— А почему?

— А вот на этот вопрос я ответа не знаю. Мне поручили с ним поговорить — вот и все.

— Так… А что он за человек?

— Вы слышали о такой вещи — тайна следствия?

— О да! — он криво усмехнулся. — Но вы знаете, когда кто-нибудь из центральной газеты открывает свой кошелек, все тайное становится явным.

— А сколько весит кошелек «Фирды»?

— А сколько вы хотите?

Я медленно покачал головой.

— Послушайте. Я не шучу. Я действительно не могу сказать ничего, кроме того, что уже сказал.

Он понимающе кивнул, дав понять, что взял мои слова на заметку. Но тут же продолжил:

— А что вы знаете о Трудаленском убийстве, Веум?

— Это хороший вопрос. Вчера вечером я узнал, что случилось оно в тысяча восемьсот тридцать девятом году. Больше мне ничего не известно.

— Хотите, расскажу?

— Ну что ж. Что было — то прошло, конечно. Но все равно интересно.

Хельге Хауген откинулся на спинку стула, сложил руки на животе и стал больше похож на доброго дедушку, чем на криминального репортера. Выслушав его рассказ, я понял, что он представил мне свою собственную версию, которая скорее всего в самые ближайшие дни будет напечатана на страницах «Фирды».

— Итак, это случилось одним солнечным июньским днем тысяча восемьсот тридцать девятого года. Снег, правда, еще лежал на скалах в Трудалене — маленькой горной долине, которая соединяет Верхний Наустдаль и Аньедален. Один человек из Наустдаля шел через долину по небольшому делу — он вел с собой корову, которую должен был продать торговцу из Аурланда, что в Согне, — Уле Ульсену Оттернэсу. Они договорились встретиться на хуторе Индребё, что в Аньедалене, и совершить куплю-продажу. Но когда человек из Наустдаля пришел туда, Уле Ульсена он там не встретил. Люди на хуторе Индребё были удивлены отсутствием Уле, потому что всего за несколько дней до этого торговца видели в Аньедалене. Кто-то сказал, что он отправился в Трудален, возможно, для того, чтобы там, в горах, что-нибудь продать. В соседнем дворе он оставил кое-что из одежды. Это было девятнадцатого июня. Он сказал, что вернется за своими вещами. Но больше его никто никогда не видел.

— Вообще?

— Люди из Индребё начали беспокоиться, что с Уле Ульсоном что-то произошло. В горах с ним могло приключиться какое-нибудь несчастье. И тогда они отправились в Трудален на поиски. В конце концов они пришли в единственный хутор в долине — Трудальсстранд. Ни хозяина, ни его жены там не оказалось, только старая служанка. И она им рассказала… Это было двадцать четвертого июня. Служанка сказала, что пять дней назад Уле Ульсен у них побывал, но ничего не продал. И тогда он отправился обратно в Аньедален, а вместе с ним ушел сын хозяев, Мадс Андерсен. Мадс вернулся к вечеру, а на следующее утро она видела, как он спустил на воду лодку и вышел в море, вопреки запрету отца, который сказал, чтобы лодку не трогали до его возвращения.