Левый крайний мотор сделал несколько пульсирующих оборотов и замолк, на этот раз навсегда. Люди были спасены.

Лето 1943 года. Сиротливая, безлунная ночь раскинулась над тесным Азовским морем. Холодный свет далекой звезды изредка блеснет то здесь, то там, но тут же, смятый легкой набежавшей волной, тонет в черной воде. На земле же абсолютный мрак — война плотно прикрыла ставни и задернула шторы окон, погасила уличные фонари.

В черном небе, на полуторакилометровой высоте, невидимый, летит самолет — с земли только чуть слышен гул двух его моторов. В природе все спокойно, небо ясное, и ветерок пошаливает лишь внизу, у самых берегов, в звонких зарослях высохшего камыша.

На борту самолета груз: боеприпасы, медикаменты. Конечный пункт маршрута — Симферополь. Подходы к городу с суши закрыты вражескими зенитками. Если же лететь через море, часть полета будет проходить в более спокойной обстановке. Только поэтому командир корабля А. 3. Быба, один из лучших летчиков подразделения Гражданского воздушного флота, избрал путь через море.

До чего же хорошо, когда в полете все ладится: моторы в унисон поют свою могучую песню, стрелки приборов на местах, а штормы и грозы бушуют где-то далеко-далеко. Тогда у летчиков поднимается настроение, и каждый сознает себя вне опасности, даже если выполняет очень рискованное боевое задание.

Но вот в голоса моторов вклинивается посторонний звук, дрогнули стрелки приборов — что-то нарушило привычное равновесие полета, и машина вдруг кажется одичавшей, готовой выйти из повиновения, а у тебя появляется недоверие к ней. Это — опасное чувство, и нужна немалая сила воли, чтобы подавить его, пересилить себя и вспомнить, что самолет — машина, которая подчиняется знающему и умелому человеку.

Лучше, чем самого себя, знал свой самолет и моторы бортмеханик Гроховский. Еще не взглянув на приборы, он по звуку левого мотора понял, что дело неладное. Несколько секунд спустя это поняли и пилоты. А внизу по-прежнему плескалось Азовское море, далекое от самолета, но готовое при первой возможности поглотить его.

— Свернем к берегу, — предложил второй пилот.

— Да, пожалуй, — согласился внешне всегда спокойный Быба.

— Нет-нет, командир! — настойчиво воскликнул Гроховский. — Мотор не станет, уверяю вас…

Десятки раз летал Быба с бортмехаником Гроховским на линию фронта и в тыл врага, уважал его опыт и знания, верил ему. А нет для командира ничего ценнее в воздухе, чем вера в членов своего экипажа и бодрящее, дружеское слово.

Самолет мчался по заданному маршруту. Но это был полет на нервах. Левый мотор то сдавал, то забирал вновь…

Гроховский внимательно оглядел приборы и заметил, что обороты левого винта неустойчивые. Прильнул к окну, осветил на несколько секунд мотор фонариком. Опытным глазом уловил быстрые поперечные колебания всего мотора и без труда определил причину: свечи в цилиндрах забросало маслом. Действуя высотным корректором и наддувом, прожег свечи. Ровный гул моторов стал звучать приятной музыкой, стрелка оборотов левого винта вернулась на свое место.

— Работает! — весело сказал Быба.

— Работает, командир…

— Как часы, — добавил довольный второй пилот.

— Тоже мне, сравнил… — засмеялся Гроховский. — Но всякие часы так работают, как этот мотор!

Но не прошло и пяти минут, как левый мотор снова затрясся, и даже с большей силой, чем прежде.

— М-да, «часы»…

— Ничего, ничего, командир, я сейчас… — И Гроховский опять прожег свечи.

Пролетели каких-нибудь «пару шагов» (то есть километров двадцать), и… лица пилотов опять стали серьезными, потом хмурыми: «часы» явно барахлили.

— Сейчас, сейчас, командир, — приговаривал Гроховский. — Идем дальше! Вот мотор снова забрал… А ну, давай, давай еще оборотики… Вот так… Он не имеет права замолчать, командир!

Задание было выполнено…

Почти всю войну Иван Александрович летал на воздушных кораблях Аэрофлота в качестве бортмеханика, не оставляя надежды стать пилотом.

Лишь в конце 1944 года начальник Главного управления ГВФ издал приказ: «…Бортмеханики, имеющие налет свыше 3000 часов и желающие стать вторыми пилотами, могут быть переучены, при условии…»

Всем далее указанным условиям вполне отвечал и бортмеханик первого класса Иван Александрович Гроховский. Налет его давно перевалил за 3000 часов, за боевые заслуги он был награжден двумя орденами и несколькими медалями. Командование не могло не уступить его настойчивым просьбам.

Расставшись с боевыми друзьями, Гроховский покинул Польшу, где в то время базировалось его подразделение, и уехал на курсы высшей летной подготовки.

Ночь. Плотная. Мрачная. Сквозь высокую облачность до земли, погруженной в жесткий мрак, не доходит ни один светлый лучик.

На небольшой высоте летит двухмоторный самолет. Еще летом это был серебристый красавец, перевозивший веселых пассажиров из Москвы на берега Черного и Каспийского морей, из Ростова-на-Дону — в Киев, Минеральные Воды.

А сейчас его благородная окраска сменилась зелено-черным камуфляжем — цветом войны. На мягких креслах, в проходе и в багажниках лежат ящики с медикаментами и боеприпасами… В самолете почти нет освещения, даже аэронавигационные огни на консолях крыльев и хвосте погашены. Только приборная доска иллюминована светящимися стрелками и цифрами приборов. Но свет этот зеленовато-мертвый, неуютный.

В пилотской кабине — летчик-миллионер командир корабля Иван Терентьевич Шашин, второй пилот Барков, бортмеханик Петровичев и бортрадист Катымян. У турельной установки — стрелок Харченко. Пятеро ростовчан молча летят в московском небе. Каждый занят своим делом.

Все вокруг темно, и нелегко отыскать Дорогобуж, возле которого находятся бойцы конной армии, попавшие в окружение. Они с нетерпением ожидают самолет.

Еще и еще раз сверяют свои расчеты Шашин и Барков. Пора!

Барков приоткрывает форточку, просовывает в щель ствол ракетницы и дает условный сигнал. Несколько минут спустя внизу, также в условленном порядке, засветились костры, на землю полетели первые сотни килограммов груза…

— «Мессеры»! — услышали пилоты громкий голос Харченко.

Пригнув голову и глянув вправо, Иван Терентьевич увидел две едва заметные вытянутые акульи тени с короткими языками зеленоватых выхлопов мотора вместо плавников. «Мессеры» пролетели совсем рядом и обстреляли самолет.

— Горит! — испуганно воскликнул второй пилот.

— Что? — спокойно спросил Шашин и резким маневром кинул самолет вправо, чтобы очутиться где-то позади вражеских истребителей.

— Правый мотор…

Шашин внимательно посмотрел в окно кабины.

— Да это всего лишь выхлоп… Сбрасывайте груз! — сказал он.

Через три-четыре минуты «мессеры» вновь отыскали в черном небе самолет-невидимку и вторично атаковали его.

— Стреляют! — нервно крикнул второй пилот.

— Кто?

— «Мессеры»…

— Для того они вокруг нас и крутятся. Черт с ними! Сбрасывайте груз…

Шашин ловким маневром ушел из-под огня вверх, а потом, отжимая от себя штурвал, стал набирать скорость. Разгадав его намерение, истребители тоже свечой взмыли вверх и сбросили на маленьких парашютах осветительные ракеты.

Над лесом повисли две огромные синевато-белые медузы, и в широких лучах ослепительного света как бы запутался большекрылый силуэт двухмоторного самолета. Сверху на него метнулись две узкие, вытянутые тени.

— Теперь надо уходить всерьез, — сквозь зубы произнес Шашин и развернул самолет на юг.

— Куда? — недоумевал Барков. — Там же фашисты…

— Зато зениток меньше, чем на линии фронта, — пояснил командир.

— Лучше уйти в другую сторону.

— В какую? — удивился Шашин.

— Ну а как же мы тогда вернемся?..

— У нас еще две с половиной тонны груза.

— А если… — Барков не окончил фразы и угрюмо замолчал.

— Для того-то мы с тобой и сидим здесь, чтобы не допустить этого «если»… — сказал Шашин. — Пока не выполним задания, не вернемся.